Я знаю тебя наизусть.
Я знаю, как брови ты хмуришь, как ходишь, как любишь язвить, что пьешь и что любишь читать. Пусть я ненормальная, пусть, Но лишь совершенные люди умеют с потерями жить, а я не такая. Опять берусь за перо я с утра: в моей голове есть идеи. Ты знай, я тебя воскрешу, избавлю от боли и слез, я это исправлю - пора, в какой-то, доступной мне мере... Я тоже тебя напишу, не так, как в каноне: всерьез.
Я знаю, что ты бы сказал. Мол, любите только актера, а в фильмах игра их подчас абсурдна становится вдруг. Пустеет ночной кинозал, темнеет мазня режиссера. И будто промчался не час, а жизни запутанный круг...
Ты умер, но память кричит, и души вина прогрызает: такую ошибку свершить, не глядя на душу совсем! Тебя мы могли бы спасти, не боги горшки обжигают, но только в канон нас пустить не смогут, конечно же, всех.
И нам остается следить, кусая в отчаяньи губы, как лодочный старый сарай хоронит тебя под собой. Успел ты по жизни пройти смерть, рабство и медные трубы, но Автор решил: "Умирай", и умер покорно герой.
И нам наплевать на змею, на кровь бутафорскую тоже - ты точно живой, где-то там, в тумане британских дождей!
Мы в жизнь заигрались твою.
Мы смерти не видим за ложью.
Но лучше уж сладкая ложь, чем холмик могилы твоей...
Я знаю, как брови ты хмуришь, как ходишь, как любишь язвить, что пьешь и что любишь читать. Пусть я ненормальная, пусть, Но лишь совершенные люди умеют с потерями жить, а я не такая. Опять берусь за перо я с утра: в моей голове есть идеи. Ты знай, я тебя воскрешу, избавлю от боли и слез, я это исправлю - пора, в какой-то, доступной мне мере... Я тоже тебя напишу, не так, как в каноне: всерьез.
Я знаю, что ты бы сказал. Мол, любите только актера, а в фильмах игра их подчас абсурдна становится вдруг. Пустеет ночной кинозал, темнеет мазня режиссера. И будто промчался не час, а жизни запутанный круг...
Ты умер, но память кричит, и души вина прогрызает: такую ошибку свершить, не глядя на душу совсем! Тебя мы могли бы спасти, не боги горшки обжигают, но только в канон нас пустить не смогут, конечно же, всех.
И нам остается следить, кусая в отчаяньи губы, как лодочный старый сарай хоронит тебя под собой. Успел ты по жизни пройти смерть, рабство и медные трубы, но Автор решил: "Умирай", и умер покорно герой.
И нам наплевать на змею, на кровь бутафорскую тоже - ты точно живой, где-то там, в тумане британских дождей!
Мы в жизнь заигрались твою.
Мы смерти не видим за ложью.
Но лучше уж сладкая ложь, чем холмик могилы твоей...