Бомбануло.
Нет, я ни разу не потребитель, и за покупками меня вытащить тяжело, да и зачем? Я не гонюсь ни за модой, ни за новизной и спокойно ношу свитера, которым лет 5-7, и белье до полного сносу.
но сукасукасука почему именно тогда, когда я ВЫХОЖУ за вещью, когда мне РЕАЛЬНО ЧТО ТО НАДО, ее нигде не найти! Белье ищу третью неделю - или стоимость крыла от Боинга, или чашка не моя, или в спине узко. Обошла весь район уже и ничерта!
Бесит
Та же фигня с комнатными розами. Именно когда Кусу вышла на охоту за сестричкой для Фионы, ВСЕ магазины цветов резко перестали их продавать...

---

Ноутбук-который-Выжил.
Ночью мой ноут пережил лунатика, севшего на него сверху. В лунатике 100 с гаком кг.
Теперь ему ничего не страшно

---

А вот никогда я не пойму, чем руководствуется обыватель, увидевший скорую и считающий своим долгом непременно спросить: Вы к кому?
Главное не к кому мы, чувачок! Главное не к тебе!
Некоторые особенно рьяные даже лифт блокируют требуя сказать.
Охренели вкрай

@темы: СМП - и жизнь, и слезы, и любовь

---

Фиона подхватила болячку в виде паутинного клеща и мучнистой росы. Слава Богу мы заметили что покрывающиеся пятнами листья это не есть правильно. Купила отраву. Будем лечиться.

@темы: Миллион, миллион, миллион алых роз

---

Вышла с вызова. Писаюсь и плачу.
Нет, за праздничный день я много чего повидала, но это...!
Вызов к молодому парню повод плохо с сердцем. Поднимаемся, заходим...
И никого.
- кто скорую вызывал? - громко вопрошает док.
Тишина
- люююююди? - еще громче вопрошает док.
Через минуты три из ванной выходит некто мужеска полу, прикрывая полотенчиком мудя.
- ну, я, - сообщает мужчинка и дефилирует в постель.
Уже предвкушая треш, идем следом. Мущинка ложится, долго дочитывает что то вконтактике и начинает красочно жаловаться на сердце, причем показывая его в районе печени. Док, суровый, как танк, щупает мущинке торс (первый способ определить, сердце болит али невралгия). Мущинка проскакивает от каждого прикосновения и хватает дока за руки. Док кивает мне мол снимай экг. Я к чемоданчику. Слышу визг:
- не надо мне уколов!
- это не больно это просто пленка! - громко объясняю я, привыкшая за день общаться с дебилами.
Мущинка кривит губешки.
- господин доктор, вообще то это вы делать должны , вы же доктор.
- снимет она, я посмотрю, - остается непреклонен док
Долго (волосатое) снимаю пленку. Ожидаемо без патологии.
- анальгин, - говорит мне док.
- не надо мне уколов! - верещит мужчинка. - больно! Анальгин запрещен во всех странах! Отвезите меня в больницу!
Док, выказывая восхитительное хладнокровие:
- вам по какому заболеванию?
- а если я в сердце нож воткну, отвезете?
- только если в психиатрическую, - это уже я, не сдержалась.
- ы больницу только с инфарктом, - не моргнув заявляет док.
- я сделаю себе инфаркт! Меня врачи спасут!
- если успеют, - вякаю я и мысленно: - "без уколов то"
На этой веселой ноте док посоветовал мущинке нурофен, и долго потом объяснял что это не наркотики.
И прибавьте к этому гомосячий голосок по сравнению с которым зверев просто брутал!


В общем сижу в машине и плачу сквозь смех. А дядя терпевший пять дней потому что у него вскочило там где стыдно показать? А шизичка подарившая мне початые тени и лак для волос без крышечки? А обилие вызовов к бухарикам?
Сегодня просто "город спит, просыпается мафия"
Не болейте

@темы: СМП - и жизнь, и слезы, и любовь

---

Я думала, что хреновее всего когда из носа льет так что нельзя не палиться. Но когда дохаешь чуть ли не гноем и платочки летят один за другим, а голос севший совсем... Ужасно. Работаю на автопилоте стараясь носом не дышать.
Еще и любимая ручка - позвоночник закончилась, а впереди полсмены...
Беда печаль и тоска зеленая

---

Открячила неделю, только собралась за главу сесть - и на тебе. Горло болит, всю ломает, руки ноги ледяные, зато температура 37 (пока). И все бы ничего, если б поясница не болела так, что я с трудом смогла дорезать лук в пиццу, засунуть ее в духовку и свалилась, ибо шевелиться больно. Как назло, симптом, при котором болезненно поколачивание по пояснице (знают многие, да), положителен. Не верится, что почки, скорее всего, или хондроз на фоне орви, или тот же хондроз - на фоне мудаческого водилы, который сука вчера весь день меня продержал в салоне, в котором ДУШЕГУБКА, а на улице был ветер и местами дождик. Выходя из салона на улицу... А пересела в кабину - и то не лучше, с двух окон открытых сифонит, с ветерком бл... по родному городу... А у меня девятого сутки, и дай Бог, за завтрашний день более менее оклемаюсь, потому что болеть - ой, нельзя. Я посчитала, каждые мои сутки стоят полторы тысячи, и болеть за такие деньги для меня СЛИШКОМ роскошно.
Какая мне теперь глава((

---

Приближается конец диеты магги. Второй раз держать ее было очень трудно, но и теперь она не подвела. Джинсы стали сидеть свободнее, схуднуло лицо и попа. По килограммами не могу пока точно сказать, еще неделю мне. Но она кончится и что дальше? На дюкана и неплохо бы, но мясо каждый день сейчас роскошь для меня. Хотелось бы чего нибудь действенного но щадящего - стал болеть желудок после еды, думаю, начинается гастрит. Хотела моно диету на гречке отсидеть но думаю не стоит. А что вы сможете посоветовать?

@темы: Доска и два соска

---

Второй день не можем успокоиться
Деня утверждает, что моя привычка класть локти на стол ужасна, и наши дети непременно ее скопируют и будут дурно воспитаны
я же утверждаю, что человеку, который вряд ли попадет на прием к королеве английской, достаточно за столом не есть руками, не сморкаться в скатерть и не вытирать руки об соседа.
Доругались до стадии "не хочу от тебя детей", причем взаимной.
А вы как считаете, уважаемые ПыЧи? Кто прав?

Вопрос: Так ли нужны безупречные манеры детям, чтобы выносить мозг их будущей маме беспрестанно?

1. без них - никуда.		4	(21.05%)
2. Главное - не сморкаться в скатерть		15	(78.95%)
3. свой вариант		0	(0%)
Всего:		19

@темы: так не бывает

---

Канонный лорд Волдеморт интересовался несколькими вещами: Тайной Комнатой, дарами Смерти, змеями и хоркруксами.
Если перенесли Волдю в немагический мир, что могло так же манить его? Что-то существующее в реальности, связанное с прошлым/его даром змееуста, окутанное флером полумагической тайны...

---

Лунные лилии
Автор: O_Ossus totalus
Бета: Птица Элис (miss_Alice)
Фандом: Гарри Поттер
Пейринг: Северус Снейп/Лили Эванс
Северус Снейп/Луна Лавгуд
Рейтинг: R
Жанр: немагическая AU
Размер: миди
Статус: закончен

Саммари

Ароматом лилий южных
Влажная земля полна -
Сон меня в объятьях кружит
И целует в лоб луна.
На костре сгораю снова,
Прикасаясь к волосам -
Ты рисуешь электроны
И летаешь по ночам.
Плачет бледно-серой краской
Кисть на старое окно.
Ты выдумываешь сказки -
Мне в них верить не дано.
Я боюсь тебе присниться:
Ничего не говори.
Птицы, мы с тобою - птицы,
Десять крыльев на троих.

От автора: Возрасты героев не соответствуют канону: Северусу примерно 35-36, Луне 18, Лили около 21.
видео к фанфику www.youtube.com/watch?v=mBanrB3PL9I&feature=you...

Глава 11
Лили заявляется рано утром — я как раз собираюсь на работу. Она проскальзывает в гостиную и сворачивается на диване в клубочек, грея под пледом озябшие ноги и ладони.
— Опять дежурила под окнами? — угадываю я. — Еще не вернулся из Вегаса?
— Вернулся, — мрачно говорит Лили, пряча глаза. — Но дверь так и не открыл. Сидел за компьютером, пока я в окно билась — там занавески прозрачные, я видела все.
— А родители?
— Видимо, уехали.
Я вижу, что Лили еле цедит слова — бледная до синевы, слабая. Даю ей воды в кружке — роняет, не удержав ватными пальцами.
— Плохо? — я заставляю ее приподнять голову и пристально всматриваюсь в странно суженные зрачки. — Что пила?
— Энергетик хлестала, — признается Лили. — Иначе бы уснула прямо на пороге.
— Дура, — беззлобно бросаю я и поднимаюсь в свою спальню.
Вот она — маленькая коробочка с ампулами, присланная ночью курьером Люциуса. Сыворотка, которая поможет Лили выносить малыша. Стоит, конечно, дорого, несравнимо с моей зарплатой, но не настолько, чтобы Люциус отказался помочь. Правда, выслушав мою просьбу, он почему-то несколько раз называл меня идиотом и все время норовил прикрыть глаза ладонью.
Одно плохо — сыворотка действует слабее с каждой неделей, и что с этим делать, я не знаю.
Лили сама быстро накручивает на руку жгут и делает себе укол так профессионально и легко, что я, не выдержав, прищуриваюсь:
— Где научилась?
Смотрит на меня вопросительно, потом фыркает, поняв:
— Да не кололась я никогда! Просто у меня вены хорошие, с закрытыми глазами попадешь. Вот, посмотри.
Да незачем мне смотреть, я еще не забыл белую кожу с голубыми венками под ней. Когда-то я так любил целовать ее запястья, а теперь...
Уже не любовь и даже не омерзение — не знаю, как назвать. Равнодушие, усталость. Скорее бы родила и пропала из моей жизни, не травила бы душу.
— Это точно его ребенок? — тихо спрашиваю я, чтобы перестраховаться.
Молчит. Сейчас скажет, что пошутила, что это мой ребенок растет под ее сердцем — и как докажешь? Я не смогу ее принять обратно, только не после предательства. Да и Луна... Девочка любит меня. Как она мягко, рассеянно улыбалась, держа меня за руку вчера...
— Точно, — помолчав, говорит Лили. — У нас с тобой не получалось целый год, а от Джеймса я беременею, как кошка.
— Что? — срываюсь я. — Так первый ребенок...
— Тоже от него. Правда, тогда я пошла на поводу его родителей и все-таки сделала аборт...
Пустая кружка летит в стену, взрываясь осколками. Твою мать! Я должен был догадаться, должен был! Вот мразь, вот мразь — второй раз уже от своей крови отказывается, ублюдок! И Лили хороша, ой, хороша, прибил бы, да только права теперь не имею, я ей не муж, не любовник и не строгий папенька. Правильно она домой ехать боится, на месте родителей я бы ей устроил...
— Что-то разбилось? — слышу я сонный голос, и в гостиную входит Луна.
Проигнорировав сжавшуюся в комочек от страха Лили, Луна рассеянно улыбается мне и принимается собирать осколки. Ярость постепенно отпускает меня, и приходит стыд. Так взбелениться, как подросток... Прав был Люциус, когда называл меня идиотом. Ой, прав...
— Северус, скоро семь, — напоминает мне Луна, выбросив остатки кружки. — Ты не опоздаешь?
Бросаю быстрый взгляд на часы — черт! И правда опаздываю.
— Иди в машину, — киваю я Лили. — Устроим твоему красавчику очную ставку. И пусть только попробует потом не прийти на занятия, я ему устрою концлагерь...
* * *
На химию, конечно, Поттер сунуться не решается. Только ближе к концу занятий я вижу его в толпе у кабинета Синистры, хохочущего со своим идиотом-дружком Блэком, и кидаюсь будить уснувшую прямо на столе в лаборантской Лили. Из-за угла слежу, как она, нацепив искусственную улыбку, расталкивает локтями студентов, вцепляется в локоть Джеймса и утаскивает его к туалетам. Что ж, стыковка состоялась. А мы послушаем, послушаем. Начнется скандал, хоть вмешаюсь — нечего девчонке позориться на весь институт.
Лили затаскивает Джеймса в мужской туалет одновременно со звонком — и славно, нечего им выяснять отношения у всех на виду. Я приникаю к двери, как вор. Хорошо, что некому сейчас увидеть, как солидный профессор подслушивает под дверью туалета, точно подросток.
— Ну, привет, родной, — шипит Лили.
Ой, знаю я этот тон. Берегись, Джеймс Поттер, отольются кошке мышкины слезки: сейчас тебя разберут на запчасти и искупают в толчке. Я еще помню этот позор — в школе доставалось. С волос тогда капало, пачкая рубашку, а я еле сдерживал злые слезы, но сидел на уроке — строгая учительница не разрешила уйти домой накануне контрольной. Мальсибер тогда был на высоте, да...
— Ну, привет, родная.
Сколько же наглости в голосе, сколько самоуверенного самолюбия! Кажется, он ничего не боится, и это нехорошо.
— Какого х..я ты дверь не открываешь? — взрывается Лили, а я морщусь, услышав бранное слово. — Я всю ночь к тебе ломилась!
— Я не слышал, — спокойно отвечает Джеймс.
— Так не слышал, что специально шторы задернул?
— Тебе что надо от меня, бешеная? Убери когти свои от меня!
Ага, значит, Лили все же попыталась вцепиться любовничку в лицо. Хорошо, а то я боялся, что она станет умолять и плакать. Впрочем, умолять Лили никогда не любила. Тот момент с обниманием моих ног не в счет, это от отчаяния.
— Ты долго бегать от меня собрался, мразина?
— Мои родители дали тебе денег на аборт. Вопрос решен, — хладнокровно отбривает Поттер.
— Нет, не решен.
— Что тянешь? Сбегала бы по-быстрому...
— Как в прошлый раз, когда ты меня за ручку к живодеру отвел? — слышу звук пощечины. — Мразь. Я не собираюсь делать аборт.
— Тогда верни деньги, дура, — меняет тон Джеймс. — Думаешь доить меня до конца жизни? Не выйдет, кишка тонка.
— Я сделаю генетическую экспертизу. Тебя заставят платить алименты.
— Х..р тебе! — испуганный вскрик Лили чуть не заставляет меня выдать себя. — У меня лучший адвокат в городе, твою экспертизу ни за что не признают! Да это вообще не мое! Трахалась со своим уродом носатым, вот и залетела — все знают, что ты с ним спала, весь институт!
— Так это ты слухи распускал, — догадывается Лили. — А я думаю, почему все девки языками машут по сторонам! Ну и ублюдок же ты.
— А что ты хотела? Глаза твои видели, что брали. Все, мне на пару пора, отвали. Езжай к своему носатому и проси принять обратно, он вокруг тебя и станцует, и колыбельную споет.
— Северус не простит меня и будет прав, — шипит Лили. — И он знает, что я его не люблю.
— Зато он тебя обожает, — фыркает Джеймс. — Вот увидишь, еще и детеныша усыновит.
Опять звук пощечины. Да ты разошлась, девочка!
— Это ТВОЙ ребенок! — почти не заботясь о конспирации, кричит Лили. — Твой сын или дочь! Боже, Джеймс, будь человеком хоть раз в жизни, я хочу этого малыша!
— Ты хочешь, ты и рожай!
Я едва успеваю увернуться от распахнувшейся двери и спрятаться за угол. Поттер вылетает из туалета — на его щеке наливается краснотой отпечаток пятерни. Лили не выходит. Чуть подождав, проскальзываю внутрь.
Скорчившись под рукомойниками, Лили плачет на грязном полу, даже не поднимает на меня глаз, просто отворачивается, давя рыдания. Черт, зря я им встречу устроил, от стресса еще плохо станет...
— Я вызову тебе такси, — помолчав, говорю я. — Езжай домой. Луна позаботится о тебе, и я скоро вернусь.
Не отвечает. А я не могу видеть ее слезы. Даже сейчас.
* * *
Поттер ждет меня около кабинета после занятий — я как раз собираюсь уходить. Ждет, облокотившись на стену, жует жвачку. Кулак сжимается сам.
— Добрый день, сэр, — вежливо начинает он.
— Добрый ли? Что вам нужно, мистер Поттер?
Гаденыш, место правильно выбрал — как раз под камерой стоим. Нахамлю или трону хоть пальцем — вылечу с работы вмиг. И не оправдаться — он учащийся, а значит, прав изначально.
— У меня есть к вам деловое предложение, — с места в карьер начинает подонок. — Вы забираете к себе Эванс с ребенком, а я плачу вам раз в месяц тысячу долларов на их содержание.
От такой откровенной наглости я чуть не роняю ключ от кабинета.
— Позвольте поинтересоваться, вам-то это зачем?
— Лили все равно, с кем трахаться, а мне дети не нужны. жили же как-то год, и еще проживете. Может, потом на нее клюнет кто поглупее, хотя кому она нужна, с довеском-то? Да бросьте, вы сами все понимаете. Ну, по рукам?
Вместо ответа я выбрасываю вперед кулак с зажатым в ней ключом.
Когда меня скручивает прибежавший охранник, смазливым Поттера назвать сложно: разбитый нос и порванная ключом щека шарма не добавляют. Сам не знаю, почему я так сорвался, по старой памяти, наверное. И пусть Лили сейчас не моя, и больше моей не станет — она женщина. А женщины святы.
Под окнами института уже ждет полицейская машина. Сейчас в участок, протокол оформлять. Черт. Забыл телефон в кабинете. Придется позориться.
— Драко! — кричу я во все горло: у мальчишки должен быть факультатив у Синистры. — Малфой! Драко!!!
Слава богу, высовывается из окна, и я с неудовольствием замечаю рядом еще пять прилипших к стеклу носов.
— Чего? — жизнерадостно отзывается белобрысый мальчишка.
— Отцу позвони! — сопротивляясь полицаю, запихивающему меня в машину, кричу я. — Напомни про двадцатое августа! Он знает!
— Да лезь уже, — ворчит лейтенант.
Люциусу удается отбить меня у полиции только к вечеру. Он лично заявляется в обезьянник, чтобы удостовериться, что из меня никто не выбивал показания силой. Я с трудом поднимаюсь с жестких нар навстречу.
— Вы что с ним сделали? — взвивается друг, в ярости сверкая глазами. — Он же еле ходит!
— Люциус, успокойся, я просто устал и замерз.
В обезьяннике и правда очень холодно. Сейчас бы кипяточку, и спать, спать... Глаза сами закрываются.
— Тебя кололи чем-то? — не успокаивается Люциус. — Северус, реагируй, твою мать!
— Я устал, не жрал весь день и хочу в туалет! — рявкаю я. — Просто забери меня отсюда!
Стараясь не шататься, выскальзываю из клетушки, опираясь на стену.
— Я пришлю адвоката завтра, — хладнокровно бросает полицейским Люциус, помогая мне отлепиться от стены.
Усаживает в такси, сует в руки пирожок с яблоками и фляжку с чаем.
— Ты мой спаситель, — искренне говорю я с набитым ртом.
— Фотографии, — стиснув зубы, напоминает друг.
Мы заезжаем в банк, где я извлекаю на свет последний мой компромат на сиятельного друга: фото, на котором Люциус голый, в ошейнике с шипами, бесстыдно откляченной испещренной розовыми полосами задницей и совершенно шалыми глазами. Оглядываясь, Люциус рвет снимки и ломает пополам диск с видеозаписью. Ее я тоже видел — потом три дня не мог отойти. Сексуальный, как дьявол, похожий на волка в гон, мужчина вытворял с Люциусом, всегда гордым и холодным, как айсберг, такое, о чем я и помыслить не мог. Оказалось, мой прекрасный друг — мазохист, с отчаяния пошедший налево. Нежная и любящая жена уж точно не стала бы его так пороть.
— Ну, ты и сволочь, Северус, — без особой злости говорит Люциус, трясущимися руками извлекая сигареты. — Курить будешь? Да бери, бери, сейчас можно. Черт, откуда ты взял фотографии?
— Следить за цифровиком надо, — усмехаюсь я. — Мы, дети улицы, своей возможности не упустим. Ты так очаровательно стонал, что я не мог не припрятать запись.
— Кто еще знает про меня и Скабиора?
— Никто. Я же шантажировать тебя собирался, а не позорить.
— Гад ты, дорогой друг. Черт. Слава Богу, что никто не знает, а главное, чтобы Нарцисса не спалила.
— Боишься, что дорвется? — подкалываю я.
— Не дай Бог! — передергивается Люциус. — Чтоб и эта с катушек съехала? У меня и так ее сестричка на шее висит. И братец-остолоп.
— Так это ты подкармливаешь Блэка? — я ломаю сигарету. — Черт, забудь. Мне надо домой, девчонки мои, наверное, уже переругались, Лили же пять минут на месте спокойно усидеть не может.
— Не завидую я тебе, Северус, — Люциус последний раз затягивается и выбрасывает окурок. — Две бабы на одного тебя — не многовато? Вот так и становятся геями...
Домой я приезжаю совсем поздно. Уже темно, светится только одно окно — значит, Лили ушла. Я в самом страшном сне не представлю, чтобы Лили и Луна спокойно сидели в одной комнате — Луна-то тихая, а вот Лили только дай повод...
— Северус! — мне на шею кто-то кидается, едва не сбивая с ног.Луна плачет, стискивая меня все крепче: — Я испугалась, я так испугалась!
Целует мое помятое лицо, огромный, не раз поломанный нос, уставшие за день глаза, и вдруг касается губ. Пугается, отдергивается, но не отпускает. И я не отпускаю. И не отпущу.
— Северус...
Успокаивающе запускаю пятерню в распущенные светлые волосы, и тогда Луна смелеет — снова клюет меня в щеку, а потом, помедлив, касается губ. Уже нарочно.
Она засыпает на моей груди, счастливо вздыхая, а я разглядываю потолок, ругаю себя и отчаянно хочу курить.

Глава 12
— Ты же понимаешь, что если я оставлю тебя, мне голову снесут, — оправдывается мистер Муди, не поднимая ладони с еще не подписанного мной заявления.
Я застывшим взглядом смотрю сквозь него. Все аргументы проходят мимо — да, избил студента, да, неадекватен и социально опасен, да... И Муди, и я понимаем, что дело мое шито белыми нитками, но попробуй объяснить это журналистам и ломящимся с утра в двери мамочкам! За мимолетное удовольствие разбить наглую морду Поттера приходится платить самым дорогим...
— Я подпишу, — голос звучит сорванно, будто я кричал всю ночь.
Чувствую себя потерявшимся щенком — куда теперь? Ко мне, даже как к репетитору, не пойдет никто — "избил ребенка", "да сажать таких надо", "оборотень с пробирками"... Как меня только не называли мамаши, столпившиеся у дверей, пока я пробирался внутрь, стиснув зубы и работая локтями. Поттер с заклеенным специальным пластырем носом и с зашитой щекой был там же: его наглые глаза просто-таки светились счастьем. Ведь своей подставой с Лили он того и добирался — опозорить меня, да так, чтобы я сам, добровольно, отказался преподавать.
— Северус, мне жаль с тобой расставаться. Ты хороший преподаватель, но понимаешь, совет попечителей оберет институт до нитки...
— Я все понимаю, мистер Муди, — спокойно и несколько бесцветно говорю я.
— Я мог бы помочь тебе найти новую работу, — не унимается тот. — Где-нибудь под Лондоном... Сам понимаешь, Поттеры бессовестно богаты, я просто не смогу закрыть глаза...
Резким движением, едва не порвав, дергаю заявление к себе, ставлю, наконец, размашистую завитушку внизу и выхожу, забыв на жестком стуле уже не нужный халат.
Люциус ждет меня в машине — на этот раз друг сам сел за руль, не доверяя вышколенному водителю: все же лишние уши. Он предлагает мне сигарету — я отказываюсь с трудом. Не хватало мне впасть в зависимость от никотина.
— Уволил все-таки?
— Я сам ушел, — немного резко отзываюсь я. — Сопляк провоцировал меня специально... Я идиот, я же видел камеры!
— Надо было его еще в туалете по стенке размазать, — "сочувствует" Люциус с непередаваемым выражением лица.
— Нет, не надо , — подумав, вздыхаю я. — Тогда я был бы зверски убит мистером Филчем за грязный кафель.
* * *
Едва войдя домой, я понимаю, что что-то не так — замираю на пороге, пытаясь поймать ускользающую мысль, предчувствие чего-то нехорошего, неправильного... На первый взгляд все вокруг как всегда, но все же что-то неуловимо изменилось...
Луна!Где Луна? Она же всегда встречала меня, каким-то шестым чувством угадывая мой приход. Она ласково улыбалась, принимая из моих рук пальто, и стеснительно краснела, когда ее пальцы нечаянно скользили по моим рукам...
Ушла. Она от меня ушла.
Я даже не закрываю за собой дверь, стоя в проеме беспомощно и жалко. Не думал, что так среагирую. Я привязался к ней, я... Черт, я ощущаю себя ребенком, которому только что сообщили, что Санты не существует. Обманутым ребенком, не понимающим, как жить дальше. И вроде ничего не изменилось, и мир не рухнул, только почему-то замираешь на месте, не в состоянии пошевелиться...
— Северус! — с лестницы скатывается Лили, повеселевшая и солнечно-рыжая.
Я почти с ненавистью смотрю на нее. Знал же, что не стоит оставлять их вместе! Тихая, мирная Луна не смогла противостоять яду Лили — а как та прикидывалась хорошей, раскаявшейся, рыжая ведьма! Не выдержала девочка мою бывшую, сбежала, и правильно сделала — это не дом, а психбольница.
— Где Луна? — очень тихо и невероятно грозно спрашиваю я, пытаясь не раздавить ручку двери, стиснутую в ладони. — Что ты ей такого наговорила, что бедная девочка сбежала?
— Твоя бедная девочка наверху, — фыркает Лили, заметно расслабившись, — тебя ждет. Пойдем быстрее, у нас для тебя сюрприз.
Ох, не люблю я сюрпризы, да и тон Лили ничего хорошего не предвещает, однако я покорно поднимаюсь наверх, открываю дверь..
Мне навстречу с крутящегося стула поднимается незнакомая девушка. Я давлюсь вопросом, который так и не успеваю задать, узнавая Луну. Узнавая и не узнавая: длинные светлые волосы распущены и тщательно причесаны, буквально уложены волосок к волоску, отчего кажется, что они светятся. Локоны у Луны такие длинные, что спускаются почти до бедер. Вместо нежно любимых Луной вышитых сарафанов сейчас на ней дерзкое, очень откровенное платье, едва прикрывающее грудь и бедра, облегающее, как вторая кожа. Я узнаю безвкусный наряд — любимое платье Лили. На стройных ножках Луны красуются уродливые босоножки, состоящие из гвоздя-каблука и нескольких ремешков. Я медленно поднимаюсь взглядом обратно к лицу — вижу, как Луна густо краснеет под слоем пудры и замечаю, как она пытается незаметно проверить, все ли нужное прикрывает подол.
— Красота! — озвучивает свое мнение Лили. — Сейчас еще лохмы подровняем, и хоть на обложку!
С этими словами Лили хватается за ножницы.
— Если хоть один локон упадет с ее головы, я побрею тебя налысо! — предупреждаю я, пытаясь не сорваться.
Хочется кинуться к постели, сорвать с нее плед и завернуть в него Луну, и не смотреть — не обжигать глаза.
— Да ладно, длинные волосы сейчас не в моде, — пожимает плечами Лили.
— Я предупредил — побрею налысо. Положи ножницы.
— Северус...
— Я сказал — положи!
На письменном столе угрожающе звякает бокал с карандашами. Лили опускает туда ножницы и протестующе складывает руки на груди:
— Неблагодарный, мы так старались...
— Луна, солнышко, — невероятно терпеливо говорю я, — переоденься в свое, умоляю. И умойся, пожалуйста, а мы с Лили пока поговорим немного.
Луна робко кивает и скрывается в ванной. Подождав, пока зашумит вода, я хватаю Лили за руку:
— Ты совсем с катушек съехала? Что за спектакль? Во что ты ее нарядила?
— В модную, современную одежду, — фыркает Лили. — Отпусти, мне больно, между прочим.
— Да я тебя прибью сейчас! Кто тебе разрешал?
— Мать-природа, когда создавала ее, — вырывается Лили. — Ты глаза-то раскрой, вроде со зрением порядок пока. Она выглядит, как деревня.
— Это ты тут деревня! Со своими блестками и каблуками! А Луна — приличная, скромная девочка, и мне нравятся — слышишь? — ее сарафаны и стоптанные шлепки! Не смей превращать Луну в себя!!!
— Вот оно что! — вдруг ядовито улыбается Лили. — Северус, ты реши сначала, кто тебе нужен — женщина или дочь.
От неожиданности я довольно мирно интересуюсь:
— С какой стати "дочь"?
— А с такой! Ты относишься к ней, как к малышке глупенькой, а Лавгуд, между прочим, уже скоро девятнадцать и она любит тебя явно не как маленькая девочка. У вас было уже?
— А тебе не кажется, что ты не имеешь права задавать подобные вопросы? — возмущаюсь я, некстати вспомнив, как доверчиво Луна заснула у меня на плече после того, как мы час или около того целовались.
— Не было, значит, — Лили закидывает ногу на ногу. — Да не бесись, я же знаю, ты с женщины будешь пылинки сдувать и в зубах, как котенка, носить, пока тебя перед фактом не поставят и в постель не затащат. Так и будете плясать кругами — она скромница, и тебе вроде целибат не мешает, ты ж у нас высоких материй человек.
— Знаешь, я уж как-нибудь сам решу...
— Со мной ты тоже сам решал, пока я тебя в кабинете химии к стенке не приперла.
Я не знаю, как реагировать на ее слова. Ведь права, ведьма, права! Я и пальцем Луну не трону, я на нее дышать боюсь лишний раз, она же такая хрупкая, тоненькая, фарфоровая...
— Спектакль зачем устроила?
— Да проверить тебя, — позевывает Лили. — Не смотри на меня так. Это хорошо, что ты психовать начал, а не кинулся на нее и в постель не затащил, а то я решила бы, что все мужики одинаковые, на длину юбки падкие. Значит, такой, как Джеймс, Лавгуд не грозит, я правильно понимаю?
— Он ей бы не грозил, даже не будь она моей, уж я бы проследил.
— А она твоя? А ты ей об этом говорил? — обезоруживает меня Лили, накручивая на палец локон. — Лавгуд даже не понимает, кто она тебе. Она с твоей фоткой спит, дубина, из того, черно-белого, альбома. Ладно, пойду я, не буду глаза мозолить. Мэри обещала помочь с квартирой на первое время, парень у нее риэлтор, может, обломится угол...
— Стой, — останавливаю я Лили на самом пороге. — Тебе это зачем хоть? Тебя же Луна раздражала всегда.
— Надо же проверить, в чьи руки я тебя отдаю, — фыркает Лили, поведя плечом. — А то попалась бы тебе такая, как я, лгунья и шлюха, ты б на своих космах повесился бы на третий день.
— Космах???
— Кстати, не смей стричься. Она до безумия влюблена в твои волосы, — говорит Лили и закрывает дверь, оставляя меня разбитым и растерянным.
* * *
Я выжидаю довольно долгое время, прежде чем осторожно поскрестись в дверь ванной. Шум текущей воды не стихал ни на секунду, но больше оттуда не доносилось ни звука: ни плеска, ни звяканья флаконов с шампунем. Из всего этого я делаю вывод, что Луна там отнюдь не банными процедурами занимается.
Была бы на ее месте Лили, и не будь я уже хорошо и горько научен, я бы уже ломал дверь. Но почему-то в благоразумие Луны я верю больше, чем в то, что при взаимодействии кислоты и щелочи неизбежно получается вода. Хорошо, что дверь ванной у меня с секретом. Закрывается она туговато, но стоит приподнять ее снаружи за ручку, как защелка слабеет и раскрывается сама. Вот уж удружил пьяный папаша, пытаясь вытащить меня из моего убежища: пытаясь отбить потом замок молотком, он его не столько повредил, сколько ослабил петли. Что ж...
Я приподнимаю дверь и дожидаюсь тихого щелчка изнутри.
— Луна...
Я бессильно опускаюсь рядом с девочкой: ну, как же ты... Сидит на холодном полу, подобрала свои бесконечные ноги под себя и спит. На лице — следы долгой тихой истерики: припухшие веки, обкусанные губы. Несколько ногтей на тонких пальцах сломаны — пыталась содрать с себя безумные босоножки, но не преуспела. Так и заснула...
Луна почти ничего не весит. Мне не составляет никакого труда осторожно подвести руки под ее спину и колени, и поднять, прижимая к себе. Луна доверчиво спит, не проснувшись, даже когда я случайно налетаю спиной на угол и чуть не роняю свою прекрасную ношу. Ох, черт, моя поясница... Надо было физкультурой заниматься, упражнения всякие там, отжимания, а не книжки умные читать.
Осторожно сгружаю Луну на кровать. Спит, наплакавшись, даже веки не дрогнули. Хорошо бы раздеть ее... Хотя зачем, пусть спит так. Ноги-то какие, бесконечные ноги. Лили все-таки добилась своего — ненормально короткое обтягивающее платье заставило меня обратить внимание на ноги Луны. Тонкие щиколотки, маленькие ступни... Дурацкие босоножки... Ну, с ними я справлюсь.
Я успеваю расстегнуть только одну хитроумную застежку, когда потревоженная Луна все-таки просыпается. Дергает, испугавшись, ступней — я шиплю, не успев отшатнуться. Острый каблук задевает меня по щеке.
— Прости-прости-прости! — она в панике кидается мне на шею. — Северус, посмотри на меня! Глаз цел? Больно?
Прохладные пальцы касаются моей скулы, а я едва сдерживаю смех: из-за царапины паникует, а видела бы Луна, как Макнейр ломал мне нос кирпичом... Впрочем, я в долгу тоже не остался, так цапнул его за руку, что тот потом месяц писать не мог. Или притворялся? Кто теперь знает — позже Макнейр по пьяни попытался ограбить ларек, сработала сигнализация, приехал наряд... Собственно, полисмены и решили его судьбу: нечего было выхватывать нож. Одна пуля попала в грудь. До больницы его не довезли.
— У медведки заболи, у проволочника заболи, у зеленой тли два раза заболи... — бормочет Луна, легко-легко касаясь моей "раны" губами.
Я успеваю только поднять взгляд — мои удивленные черные напротив ее испуганных серых. Опять застыла, дышит едва. Хотя нет... Улыбается... Самым уголком губ улыбается.
Луна осторожно поднимает руку и, не совсем веря, что я разрешаю, запускает пальцы мне в волосы, прикрывая глаза от удовольствия.
— Мягкие...
— Грязные и сальные, — не остаюсь я в долгу.
А вот ее волосы и вправду мягкие. Не знаю, что сделала с ними Лили, но, кажется, надо было ей спасибо сказать, а не орать трехэтажным. Будто жидкое серебро перетекает между пальцами — нигде не зацепится. Северус, вставай. Северус, тебя не хватит надолго. Имей совесть, старый похотливый козел. Луна совсем ребенок...
"Ей почти девятнадцать, — некстати звучит в голове голос Лили. — Ты реши сначала, кто тебе нужен — женщина или дочь".
Луна мне явно не дочь. Я же не мистер Лавгуд, в цветах совсем не разбираюсь...
— А у тебя тут шрамик маленький, — шепчет Луна, остановив движение пальцев в моих волосах. — Круглый.
— Я уже и не помню, откуда он. В школе, наверное, зацепился.
— Болит?
Наивная, святая простота. Через двадцать лет — конечно, ужасно болит... Северус, вставай, беги, беги отсюда, ты же ее испортишь...
— Уже нет, — шепчу я, смыкая руки в мертвой хватке на талии Луны и опрокидывая ее на кровать.
Поздно метаться.

Глава 13
Эта весна, в отличие от предыдущих тридцати четырех, особенная.
Во-первых, у нас зацвела груша. Не знаю, что сделала с ней Луна, но груша зацвела. Конечно, не тот засохший ствол — его пришлось спилить, — а нежная, пробивающаяся откуда-то из-под пня, веточка. Но все равно это было чудом.
Став женщиной, расцвела и сама Луна. И столько было в ней мудрости женской, спокойствия, домашнего тепла, что к апрелю я уже не понимал, как жил раньше без нее. И уже не мог представить нас порознь: небо должно быть голубым, трава — зеленой, вода — мокрой, а Луна должна быть моей. Она должна каждый вечер засыпать на моих коленях, пока я вожусь с планами и контрольными с новой работы — Люциус добился, чтобы меня приняли в школу: обучать шестиклассников азам было приятно, ведь они смотрели на меня, профессора, как на великого волшебника. Луна должна возиться со своими бесконечными луковицами, отростками, стебельками и пестовать ту кривую гадость в заросшем крапивой углу сада, на которую мне и дышать-то строжайше запрещено. Луна должна тихо напевать колыбельные, когда ей кажется, что я уже сплю. Она должна быть рядом — и она рядом. И будет рядом — всегда. В этом я уверен.
Она моя настолько, что чувствует наперед все, что я скажу и сделаю. Луна способна предугадать любое колебание моего настроения: она тихо уходит из комнаты, если я злой, или обнимает, если уставший. У нее ласковые глаза и добрые руки, способные быстро снять любую головную боль и убрать напряженность из плеч. Она всегда находит, о чем поговорить с Люциусом; она на короткой ноге с Драко, кажется, совсем забывшим, что поддевал ее когда-то; с Нарциссой Луна обсуждает ее садовые розы и теплицы, и, кажется, если бы Макнейр вдруг оказался у нас дома, Луна сумела бы довести его до слез раскаяния.
Луна постоянно целует и гладит мой шрам, оставленный осиновым колом. И всегда на глазах у нее — слезы.Когда она рядом, я не жду удара в спину — с ней я всегда в безопасности. Смешно, да? Я старше Луны почти вдвое, но именно она стала моей каменной стеной. Легко казаться страшным и злобным для студентов, мудрым и всемогущим для школьников, но для Луны я всегда был и остаюсь просто уставшим от предательств и боли человеком — по-своему слабым человеком. И я рад, что, приходя домой, я могу снять все свои маски и обнять женщину, которая просто и без затей любит меня.
* * *
Я устало отрываюсь от очередной контрольной. Неплохо. Очень неплохо. По сравнению со студентами, школьники куда более благодарная аудитория — средний уровень знаний у них выше. Еще бы — каждый урок они жадно ловят каждое мое слово, когда я показываю эксперименты, садятся за одну парту вчетвером, лишь бы поближе, а один раз устроили мне овацию после простейшего, на мой взгляд, опыта. Я тогда даже растерялся и поскорее ретировался в лаборантскую, где долго глупо улыбался, прежде чем снова сумел нацепить свой образ страшного и злого преподавателя и выйти к старшеклассникам. На моих уроках никогда нет отсутствующих, только по уважительным причинам, а однажды мне пришлось относить девочку на руках в медпункт, потому что она пришла с температурой под тридцать девять, лишь бы посмотреть, как я буду устраивать "вулканчик". Удивительные дети.
— Северус? — заглядывает в кабинет Луна. — У тебя телефон звонит.
Принимаю у Луны трубку, долго слушаю бесстрастный голос с той стороны, молча нажимаю "сброс" и набираю Люциуса.
— Мне нужна твоя помощь, — не здороваясь, выговариваю я. — Мне нужны врачи, лучшие из тех, кого ты можешь порекомендовать. Да. Нет, не я. Не Луна. Да, она. И что? Люциус, ты обязан помочь. Я прошу тебя. Как человека прошу! Да. Хорошо. Договорились. Жду звонка.
— Северус, что случилось? — встревоженно спрашивает Луна, когда я откладываю телефон деревянной рукой.
— Звонили из больницы, — голос у меня почему-то механический и странно спокойный. — Лили сбил мотоциклист. Она в коме. У нее перебит позвоночник. Она потеряла ребенка.
Луна прижимает руки ко рту и кидается к шкафу.
Конечно, мы поедем к ней, Луна. Конечно, с ней все будет хорошо. Нет, не надо срезать лилии в парнике, они еще толком не расцвели.
Моя добрая девочка.
* * *
К Лили нас пускают далеко не сразу, как я ни ломился к ней, как ни плакала Луна.
— В коме она, в реанимации, — объясняет медсестра, на ходу заполняя историю болезни с моих слов — так получилось, что у Лили не было с собой документов. — Не пустят, пока в себя не придет. Там под дверями уже двое сидят, трое — это уже толпа.
— Кто сидит? — подбираюсь я.
Неужели Джеймс очухался и прибежал вымаливать прощение?
— Так мальчонка, которого она спасла и парень ее.
Сердце ухает вниз — все-таки Джеймс. Ублюдок.
— Что за мальчик? — переспрашивает Луна.
Медсестра откладывает историю — по ее виду заметно, как сильно ей хочется посплетничать и как неохота идти выносить утки.
— Авария на самом пешеходном переходе и произошла! — делится женщина. — Да вы что, телевизор не смотрите?
— У нас его просто нет, — фыркаю я. — Дальше, пожалуйста!
— Как раз детдомовцы из музея шли, пятнадцать пар и один мальчик сзади. И эта девушка следом. А тут гонщик этот несется, дурная голова, на зеленый свет! Полисмены говорили, он даже не пытался затормозить. Так ваша Лили мальчишку в охапку схватила и собой закрыла, на себя удар приняла. Иначе его просто по асфальту бы размазало — тоже полисмены говорили.
Луне становится дурно. Она садится на диванчик, опускает голову, прикрывая волосами лицо, прижимает руки ко рту. Я вырываю у нерасторопной сестры флакончик нашатыря и сам привожу в чувство Луну, пока медработница продолжает болтать:
— Сидит теперь под дверью, на всех огрызается, кусается даже, вопит: "Пустите меня к маме!". Мама и мама. Воспитатели с ним сладить не могут, увести. Только того парня и слушается, он мальчика кормит иногда...
Кормит? Странные дела...
— В какой стороне реанимация? — поднимаюсь я. — Нет-нет, я не буду заходить. Посмотреть на "парня" хочу. Луна, пойдем.
Кормит, значит...
Да, я не ошибся — это не Джеймс. Трудно представить самовлюбленного сынка богачей, подкармливающего сироту-мальчишку у дверей реанимации, где лежит его бывшая девушка, потерявшая его ребенка. Это не Джеймс Поттер.
Луна узнает — и улыбается, протягивая руки:
— Лунатик!
— Привет, — нам навстречу поднимается парень с густой копной каштановых волос и странными глазами, заставившими меня невольно сравнить их с глазами Луны. — А я вот... Сижу. Здравствуйте, профессор.
— Ремус Люпин? — узнаю я. — Третий курс?
—Четвертый, сэр, — вежливо отзывается Люпин, смело и открыто глядя мне в лицо, даже немного с вызовом.
— Почему Лунатик?
— Хожу во сне, — серьезно отвечает Люпин. — Сэр, не смотрите на меня так, у меня с головой все в порядке. Просто раз в месяц, в полнолуние, я хожу во сне. На наши с Лили отношения это не повлияет.
— Вот здорово, ты все-таки решился! — радуется Луна непонятно чему.
Я хочу еще обо многом спросить Люпина, но в кармане пиликает телефон.
— Да, Люциус?
— Северус, ты лучше сядь, — советует мне друг с того конца. — Сел?
— Не волнуйся, падать не буду. Что там?
— Это была не просто авария, Северус. Это было покушение на убийство. И знаешь, кто заказчик? Джеймс Поттер. А исполнитель?
— Сириус Блэк, — медленно отвечаю я и кладу трубку.
Я уже все понял.
* * *
— Северус, я хочу нормальной еды, — жалуется Лили, с тоской глядя на исчезающую в ее вене иголку. — Толку от капельниц, если желудок поет песни умирающих дельфинов?
— Тебе нельзя, ты слабая, — твердо пресекаю я жалобы, умолчав, что оставил в машине мешок апельсинов — доктор строго запретил их передавать. — Тебя тут не обижают?
— Обижают, — дуется Лили. — Есть хочу! Требую мяса! Пирожков! Рем вчера весь вечер булочки за дверью грыз, я думала, с ума сойду. Еще и Томми таскает... Предатели...
Томми — так зовут мальчика, которого спасла Лили. Мы уже немного знакомы, несмотря на то, что ребенок действительно дикий — молчун, смотрит на всех, как на врагов, кажется, только тронь — забьется в угол и будет рвать зубами насмерть. Воспитательница, иногда приходящая проверить Томми, тоже не в восторге от мальчика — по ее словам, юный мистер Риддл с самого младенчества отличался от других: почти никогда не плакал, был всегда настороже, а подрастая, обнаружил в себе странную и недетскую жестокость. Покалечил котенка, детей-сверстников держал в страхе...И надо же — маленький маньяк окончательно и бесповоротно признал Лили мамой. Не отходит от нее ни на шаг, все время держит за руку, рисует ей картинки — правда, все еще густо-черной краской, но после меня ей не привыкать. С Ремусом отношения у них скорее конкурирующие, чем дружеские — мальчик ревнует Ремуса к "маме" и пару раз даже его кусал. Лили потом рассказывала, что Лунатик лишь чуть оскалился по-звериному, хищно показал свои зубы, и все — мальчишка перестал на него кидаться. Но за внимание "мамы" все еще бьется до конца, не зная пока, что Лили все уже решила.Она заберет Томми из детского дома. Вместо своего погибшего малыша.
Ремус тоже не отходит от Лили. Оказывается, он еще во время нашего с ней романа был страстно влюблен в рыжую Эванс, но не решился подойти, зная, что Лили — любовница сурового профессора Снейпа. Из-за нее он рассорился с Джеймсом, правда, ничуть теперь об этом не жалеет — Поттер оказался не просто мразью, а еще и убийцей. Надо же, он так не хотел иметь детей, что подговорил Блэка, своего закадычного друга, сбить Лили на мотоцикле. Все это рассказал в полиции Питер Петтигрю — вечно трясущийся человечек, напоминающий мне, да и не только мне — даже Луне! — крысенка. План был, правда, немного другой — напугать Лили до выкидыша. Но Блэк даже не мог представить, что Лили кинется спасать чужого ребенка такой ценой.
Врачи говорят, что Лили вряд ли сможет ходить, и что детей у нее больше никогда не будет. Опускают руки даже медики, которых прислал Люциус, которым можно доверять безоглядно и полностью. Ремус не унывает. Он хочет увезти Лили, а заодно и Томми, в дом своих родителей, доставшийся ему по наследству и стоящий пустым уже многие годы, жениться... Луна принесла ему пакетик луковиц лунных лилий, которые так любит Лили. Думаю, это будет приятным сюрпризом.
— Ты береги его, — однажды сказала Луне Лили, пристально посмотрев на нас, держащихся за руки даже у ее постели. — Он хоть и старый, но хороший.
— Это не он старый, — возразила тогда Луна. — Это я опоздала родиться.
Девушки переглянулись так, будто давно все поняли друг о друге. Так переглядываются старые друзья, а не соперницы.
Ремус Люпин тоже совсем не ревнует, когда я прихожу проведать Лили.
Сириус Блэк, конечно, будет сидеть. Люциус обещает, что Поттер сядет тоже, несмотря на всех своих адвокатов и все деньги маменьки и папеньки. В том, что Люциус постарается, я не сомневаюсь.
Мы возвращаемся домой. Я и Луна. Мы долго сидим в машине, подняв стекла от назойливого комарья и ночных мохнатых мотыльков. Луна опустила голову мне на плечо и задумчиво гладит по руке. Я думаю о том, что жизнь все-таки справедлива. И Лили, как ни прискорбно это осознавать, получила по заслугам. Но теперь у нее обязательно все будет хорошо — любящие супруг, сын, будет свой дом... И это хорошо, что девочки подружились: ведь я всегда буду повязан с Лили, хоть между нами уже ничего нет и никогда не будет. Такой опыт не забывается, и я по-своему благодарен ей: благодаря Лили я познакомился с Луной и теперь безоговорочно счастлив. И буду делать все, чтобы и Луна была счастлива со мной.
— Мы — птицы, Северус, — вдруг говорит Луна, не поднимая головы с моего плеча. — Мы с тобою птицы. Десять крыльев на троих.
Да, молчаливо соглашаюсь я. Именно птицы. Именно десять крыльев на троих.
В теплице медленно наливаются своей загадочной красотой тугие бутоны лунных лилий.

@темы: Лунные лилии

---

Лунные лилии
Автор: O_Ossus totalus
Бета: Птица Элис (miss_Alice)
Фандом: Гарри Поттер
Пейринг: Северус Снейп/Лили Эванс
Северус Снейп/Луна Лавгуд
Рейтинг: R
Жанр: немагическая AU
Размер: миди
Статус: закончен

Саммари

Ароматом лилий южных
Влажная земля полна -
Сон меня в объятьях кружит
И целует в лоб луна.
На костре сгораю снова,
Прикасаясь к волосам -
Ты рисуешь электроны
И летаешь по ночам.
Плачет бледно-серой краской
Кисть на старое окно.
Ты выдумываешь сказки -
Мне в них верить не дано.
Я боюсь тебе присниться:
Ничего не говори.
Птицы, мы с тобою - птицы,
Десять крыльев на троих.

От автора: Возрасты героев не соответствуют канону: Северусу примерно 35-36, Луне 18, Лили около 21.
видео к фанфику www.youtube.com/watch?v=mBanrB3PL9I&feature=you...


Глава 8
Мне приходится плюнуть на драгоценные цветы Лавгудов и припарковаться практически у самой калитки: даже в юности я не пог похвастаться особой силой, а сейчас начинать носить девиц на руках — и того глупее. Я требовательно жму клаксон, надеясь, что отец Луны дома — сам я, при всем желании, не дотащу ее даже до дверей.
Слава богу, Ксенофилиус Лавгуд оказывается дома. Я вижу, как ярко вспыхивает в сгущающейся темноте квадратик окна, и через несколько минут входная дверь приоткрывается.
— Мистер Снейп? — удивленно опознает меня Лавгуд. — Чрезвычайно рад вашему визиту, но не могли бы вы отогнать автомобиль подальше от лилий?
— Всенепременно, — сгорая от раздражения, цежу я. — Вот только дотащим вашу драгоценную дочь до постели — и отгоню.
Ксенофилиус нагибается к опущенному боковому стеклу и ахает:
— Луна!
Вместе мы аккуратно извлекаем Луну из машины и заносим в дом. Потерявшая сознание, вроде бы хрупкая девушка стала весить целую тонну — я еле удерживаю ее, пока Лавгуд трясущимися руками нашаривает выключатель:
— Сюда, мистер Снейп! — он откидывает плед на узкой кровати.
Я передаю ему дочь и замираю: комната Луны оказалась самой настоящей оранжереей с бумажными цветами. Они везде: розы, лилии, георгины, тюльпаны, сложенные из самоклеющихся стикеров, цветной бумаги и даже вырванных из тетради листков, испещренных кардиограммой почерка. На полу, на стенах, на потолке: кувшинки, одуванчики, фиалки — везде, везде цветы, ярко, изящно нарисованные и обведенные еле видимой золотистой цепочкой, в которой я различаю многократно повторяющееся слово: "Мама".
— Это... Луна рисовала? — я восхищенно разглядываю мак, во всю стену раскинувший свои алые, практически живые лепестки.
Ксенофилиус поправляет одеяло, рассеянно поглаживая спящую дочь по волосам:
— Она. И оригами — тоже ее. Простите, мистер Снейп, но... Что с ней?
— Попали под ливень. Я пытался показать ее медикам, но Луна так кричала...
Ксенофилиус понимающе кивает:
— Она ужасно боится врачей. Когда Майя умерла...
Он не выдерживает и прячет лицо в ладонях, но я все равно успеваю уловить сдавленное рыдание. Черт возьми, это еще страшнее, чем слезы Луны!
— Простите, — шепчет Ксенофилиус, отворачиваясь и давясь слезами. — Можно мне... побыть с ней одному?
— Я подожду в машине, — соглашаюсь я.
Вытащив из смятой пачки, завалявшейся в бардачке, сигарету, я долго ищу зажигалку, но, в конце концов, плюю и выбрасываю вонючую палочку. Черт, черт, черт... Я не могу выбросить из головы образ плачущего Лавгуда. Всегда такой был — при виде слез хотелось выть, как потерявшему хозяина щенку...
Лавгуд появляется только через час, когда ночная темнота окончательно поглощает деревеньку. Он, сгорбившись, как старик, пробирается к машине:
— Разрешите?
Я молча киваю, открывая дверцу — Лавгуд осторожно забирается на переднее сидение, сжимаясь в комок. Под старой курткой зябко вздрагивают плечи.
— Она всегда была особенной, — помолчав, выдавливает Ксенофилиус. — Всегда. Майя очень любила цветы, могла с ними сутками возиться. И птиц любила: подбирала выпавших из гнезд птенчиков и выкармливала. Вы знаете, как трудно выкормить стрижа, мистер Снейп? Каждые полчаса нужно кормить его насекомыми, иначе... Ее стрижи долго вили под крышей гнезда...
Я молчу, чувствуя, что Ксенофилиусу необходимо выговориться. Он даже не смотрит на меня, он просто говорит, уставившись вперед:
— Когда родилась Луна, в голове Майи что-то окончательно перемкнуло. Я почувствовал, что теряю ее. Она все время говорила о каких-то странных существах, вроде крылатых лошадиных скелетов или прячущихся в омеле остроносых человечков. С цветами ей было даже интереснее, чем с маленькой Луной — нет, она не была плохой матерью, просто... Уходила...
Ксенофилиус втягивает воздух сквозь зубы.
— А потом она заболела. Перестала узнавать меня, дочку, пела, рассказывала сказки, собирала одуванчики возле дорог... Потом стала чахнуть... Я отвез ее в лучшую клинику Лондона, влез в долги, позанимал у всех, кто готов был помочь... Ее так и не спасли, мистер Снейп. Она просто ушла в себя и не вернулась... Луна с тех пор боится врачей... А теперь... Теперь!..
Ксенофилиус резко разворачивается — в его глазах плещется отчаяние:
— Луна не приходит в себя. Как Майя тогда, перед смертью. Я понимаю, что она болеет, но раньше такого никогда не было! Стакан чая с малиной — и все, как рукой снимало! У меня больше никого нет, мистер Снейп! Пожалуйста, останьтесь, только вы сможете вытащить ее, только вы один. Она любит... любит вас...
— Это все юность и склонность идеализировать, — мечтая провалиться под землю, говорю я. — О любви тут вряд ли можно вести речь...
Ксенофилиус молча вылезает из машины и манит меня за собой. Мы снова поднимаемся в комнату Луны, Лавгуд открывает ящик небольшого комода и вытаскивает стопку листков. Передает мне. Я медленно перелистываю испещренные словами страницы...
— У вас есть спички? — интересуюсь я через какое-то время.
Ксенофилиус молча передает мне коробок. Я выхожу из дома, извлекаю смятую пачку сигарет, отыскиваю в ней единственную целую и закуриваю, впервые за долгое время. В левой руке все еще зажаты листки, вырванные из старой тетради.
Луна писала сказки.
С самого начала она писала сказки обо мне.

* * *
На ночь я остался сидеть в машине — неудобно, холодновато, но мне просто необходимо было подумать. Листочки в клеточку разбросаны на соседнем сидении, бледные буквы будто смеются надо мной...
Она рисовала меня. Меня, склонившегося над колбами или даже булькающим котлом с зеленоватой жижей. Меня, колдующего над порошками и баночками. Меня, рисующего на доске сложные схемы. Везде — я, я, я... Спешные наброски и прорисованные в мелочах Снейпы смотрят на меня с доброй половины листков. На остальных — тонкие строчки текста. Сказки.
— Угораздило же тебя, девочка, — вздыхаю я.

"В старом, заброшенном саду росли несколько яблонь, и каждую осень зрели на них плоды. Все яблони были похожи — длинные, прямые ветви с тонкой корой и зелеными, сочными листьями. Все деревья были прекрасны, кроме одного: веселый ветер, которому он доверчиво подставлял свои ветви, сломал и погнул его.
Но Яблоня росла и продолжала дарить жителям сада, зайцам, ежикам и оленям свои плоды. "Я им нужно" — повторяло дерево, еще крепче вцепляясь корнями в почву.
Созревая,яблоки от некрасивого дерева и его братьев падали вниз — и тогда звери их подбирали, благодаря деревья.
Но иногда они морщились:
— Какие кислые яблоки! — заявляли они. — Наверное, выросли на этом некрасивом дереве!
Дерево только вздыхало.
"Я некрасиво, да еще и бесполезно" — вздохнуло оно, и стало медленно вытягивать корни из земли — дерево вздумало умереть.
Вздох этот расслышала птичка-синичка, которой не было нужды ждать, пока плоды с дерева упадут на землю, ведь у нее были маленькие, но быстрые крылья.
— Я открою тебе секрет, — чирикнула птичка, подлетев близко-близко к кроне. — На всех остальных деревьях никогда не созрело ни одного сладкого яблока".

Резко откладываю листки, сжимая переносицу: ну, Луна, ну...
— Не помешаю? — слышу я снаружи голос Ксенофилиуса.
— Что-то с Луной?
— Температура поднимается, — озабоченно говорит мистер Лавгуд, подходя ближе. — Вот, собираюсь соседям послать весточку, пусть придет Молли Уизли, поможет, чем сможет...
На руке Ксенофилиуса, облаченной в толстую перчатку, висит вниз головой и энергично разминает крылья сова. Взъерошенная птица, с когтями, вполне способными пропороть кожу и плоть, очень аккуратно держится за ткань, тем не менее недобро поглядывая на меня.
— Сова?
— Луна в прошлом году подобрала совенка, — говорит Ксенофилиус, свободной рукой пытаясь свернуть трубочку из бумаги. — Выкормила, пыталась отпустить — куда там! Сплюх так и остался жить на чердаке.
— Сплюх?
— Так его зовут, — безмятежно говорит Ксенофилиус. — Держи письмо, ты, непослушная птица!
Сова щелкает клювом и делает страшные глаза, явно издеваясь над хозяином. В конце концов Сплюх забирает-таки сверточек, и, пройдясь крылом по лицу Ксенофилиуса, взмывает в небо.
— Главное, чтобы не потерял по дороге, — чешет затылок Ксенофилиус.
— Мистер Лавгуд, — осторожно говорю я, — а вы про почтовые ящики не слышали?
— А что тогда делать с мышами? — искренне удивляется Ксенофилиус, провожая взглядом летящий в небе темный комок перьев.
Удивительно, но сова действительно долетает до места назначения. Но вот назад, как почтовый голубь, не возвращается, предпочтя с комфортом проехаться на плече Артура Уизли — рыжего, как солнце, мужа соседки Лавгудов. Дородная и такая же рыжая Молли Уизли, едва взглянув на осунувшегося Ксенофилиуса, решительно и властно отодвигает его с дороги и проходит в комнату Луны.
— Она точно справится? — почему-то шепотом спрашиваю я.
— Молли вырастила семерых детей, — так же шепотом отвечает Ксенофилиус, сверля взглядом светящийся золотой фольгой квадратик окна и рыжеволосую фигуру в нем, ходящую туда-сюда. — Если бы не Молли, мы с Луной пропали бы... Чашка куриного бульона с лапшой, чай с малиной, компресс — и все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо.
Я не знаю, кого успокаивает Ксенофилиус в первую очередь — себя или меня.

Глава 9
Луна болеет долго и тяжело. Ничего не видя вокруг, она тихой мышкой лежит в своей полутемной комнате, недвижимая, как фарфоровая кукла. Ксенофилиуса в ее комнату не пускает Молли Уизли — она, уперев руки в бока, молчаливо указывает психующему отцу на теплицы, намекая, что уж с чем, а с цветами она точно не справится. Лечит Молли Луну по старинке: куриной лапшой, горчичниками и малиновым вареньем. Когда женщина проходит мимо меня, бережно обнимая кастрюльку, укутанную в толстое полотенце, от исходящего от лапши аромата и мне пару раз хотелось заболеть...
У Лавгуда трясутся руки. Половину своего "отпуска" мне приходится провести на коленках в теплице, за Ксенофилиуса выдергивая из мягкой земли сорняки и подсыпая под корни колючих кустов удобрения. Если бы кусты из-за недосмотра погибли, Луна бы расстроилась, я уверен. А расстраивать ее...
Сказка о кривой яблоне и маленькой птичке лежит у меня в машине, в бардачке. Несколько раз по ночам я выхожу покурить и не удерживаюсь — перечитываю, перебирая слова, как бусины, разыскивая между строк двойной смысл и находя его — тысячи двойных смыслов. Бедная птичка... А ведь еще какой-то год назад я был бы безумно счастлив, если бы меня полюбили — вот так, искренне, ненавязчиво и нежно, как умеет только Луна. А что теперь?
Что я могу дать ей? Я, старая, кривая яблоня, колючий кактус? Она светлая, добрая и наивная, и ей не дать двадцати — ей и десяти-то не дать. Верит людям, улыбается цветам, поет тихонечко — в ее мире нет зла и насилия, боли, измен и страха. А я уже не верю никому, я даже самому себе не верю и в сотый раз запихиваю сказку в бардачок, закуриваю, медленно выдыхая белесую струйку дыма, и убеждаю себя — показалось. Просто первый раз. Просто наивная девчонка, не умеющая выбирать. Пройдет.
Только вот у меня почему-то не проходит, и я всю ночь сижу в машине, смотрю на темные квадратики окон и жду, когда на втором этаже загорится свет.
* * *
Луна наконец-то приходит в себя — еще более тихая, невозможно глазастая и осунувшаяся. Молли, типичная мама, хлопочет вокруг, предлагая деточке то котлетку, то яблочко. Деточка не голодная и на еду не обращает внимания, но стоит мне зайти — выпутывается из одеял, едва не спотыкаясь о них, и кидается ко мне, обхватывая за талию и пряча лицо у меня на груди. Даже то, что одета Луна в одну только ситцевую ночнушку в пол, не смущает девочку — а вот Молли разъяренной драконихой выпихивает меня из спаленки, и еще долго из-за закрытой двери я слышу горячую отповедь. Семеро детей, конечно же. Типичная мама.
Оставаться дома Луна не пожелала — и уже на следующий день мы стоим у моей машины вместе: я курю, а Луна носится вокруг, радуясь солнцу и запахам, ныряет сотый раз в теплицу, срывает какой-то запоздалый цветок, сует мне под нос. Ну точно расшалившийся мягколапый котенок, гоняющийся за солнечными зайчиками и грызущий собственный облезлый хвостик.
— Ой, расцвел! — ахает Луна из дома, куда забежала полить кактус напоследок.
Удивленно хмыкаю — надо же, мой собрат перепутал осень с весной. Луна распахивает окно, демонстрируя мне тяжелую кадку с колючим, усыпанным мелкими цветочками, шаром.
— Красивый, — сдержанно улыбаюсь я.— Поехали?
— Сейчас, я еще немного! — взметнув длиннющими волосами, Луна, изображая птичку, "улетает" поглубже в сад — прощаться с яблонями.
— Она всегда такая, — "успокаивает" меня подошедший Лавгуд, опять влезший в свой невозможный канареечный наряд. — Вы еще весной ее не видели, когда все распускается. Эльфенок, не девочка.
— Такое ощущение, что Луна не собирается возвращаться, — замечаю я.
— Не собирается. Луна не приезжает зимой, живет в своем магазинчике.
Я роняю окурок в траву:
— Там же холодно! Там никаких условий! Там крыша дырявая! Вы смеетесь надо мной?
— Ни капли, — серьезно отвечает Лавгуд, разыскивая оброненное мной. — Луна не любит зиму, в городе она мягче. А крыша... Крышу ведь починить можно.
— Ну уж нет, — я стискиваю пальцы на ручке дверцы. — В магазинчик я ее не отпущу. Если вы не против, и если Луна согласится, я мог бы предложить свое гостеприимство — дом у меня большой, места хватит всем, да и я с утра до вечера на работе, не буду ее смущать...
— Что вы, мистер Снейп, она совершенно не стесняется, — уверяет меня Ксенофилиус.
Когда Луна, утихомиренная и рассеянно-веселая, уже садится в машину, Молли Уизли критически оглядывает меня, поджимает губы и сует в руки пятилитровую кастрюлю. Ударивший в нос аромат заставляет меня внутренне разползтись лужицей.
— Согреешь, когда доедете, — хмуро говорит Молли, с тоской глядя на вертящуюся на своем кресле Луну. — Корми девочку только, и пусть без шапки не ходит.
Честное слово, не была бы Молли замужем (и таких вселенских габаритов), женился бы!
* * *
Всю дорогу Луна подпевает поставленным мной Битлз — чистый девичий голосок заставляет улыбаться, отчего встречные водители как-то странно косятся на меня и встревоженнно мигают фарами. У самого дома я с сожалением выключаю музыку и уже собираюсь открыть дверь, как мою руку перехватывают — Луна молча прижимается щекой к моему локтю и замирает так. Ну, точно котенок — и не шевельнешься, чтобы не спугнуть это глазастое чудо.
— Спасибо, что не оставил меня врачам, — тихо говорит Луна, но я чувствую, что сказать она хотела совершенно другое.
Мы долго сидим в машине — зачем, не знаю. Когда я уже собираюсь открывать дверь, мне под ноги кидается странное существо — грязное, оборванное, когда-то рыжее — теперь жизнерадостный цвет едва угадывается под толстым слоем грязи. Меня обхватывают за колени и тихонько скулят, сползая к самым стопам. Я застываю, как некогда застывала Луна — сейчас меня просто оторопь взяла. Что, черт возьми, я пропустил?
Луна реагирует быстрее — к моему удивлению. Она подхватывает рыдающую соперницу с земли, вырывает у меня ключи, сама открывает дверь, проходит в гостиную, усаживает Лили на диван...
— Согрей суп, Северус, — говорит мне Луна, прежде чем ласково обнять Лили.
Диссонанс увиденного рвет мне все шаблоны, так что я просто иду греть лапшу. Когда пятилитровая бадья, наконец, прогревается, а я, дубина, вспоминаю, что суп можно было и в маленькую кастрюльку перелить, Лили уже спит на диване, подобрав свои бесконечные ноги под себя и сжавшись в комок. Луна гладит ее по волосам, не обращая внимания на грязь и пыль.
— Что случилось-то? — шепотом спрашиваю я.
— Поспи, — Луна принимает у меня тарелку, — ты совсем не спал сегодня.
— А ты?
— Посижу с ней. Вдруг плохо станет.
В глазах Луны — море сострадания. Не понимаю я этих женщин! На ее месте я бы удавил соперницу подушкой, чтоб та не мучилась.


Глава 10
Утомленный вечерними событиями, я сплю до полудня, а когда просыпаюсь, дом встречает меня звенящей тишиной. В какой-то момент мне кажется, что ночью Луна, не желая мешать моему "счастью" с вернувшейся изменщицей, просто собрала вещи и ушла. А что — она может. И кто только воспитал в Луне это чувство ненужности, жертвенности? Неужели Майя Лавгуд тоже была такой? Тогда я могу понять, почему она, соприкоснувшись с людской грязью, не захотела оставаться в этом мире...
Нет, слава богу, Луна не наделала глупостей. Я вижу ее из окна: закутавшись в мою куртку — утро выдалось на редкость ветреным, — Луна, стоя на коленках, полет какую-то грядку. Или клумбу? Впрочем, кто знает, что у нее на уме, лишь бы не чувствовала себя ненужной, а то я опасался, что она будет лишний раз бояться дотронуться до чего-нибудь, или робко интересоваться, какую чашку или ложку может взять.
— Надо же, быстро ты меня забыл, — слышу я хриплый голос позади.
— А тебя было за что помнить?
Я даже оборачиваться не хочу. Просто противно на нее смотреть. Не могу.
— Раньше дышал на меня и не мог надышаться, — смеется Лили за спиной, как-то грустно смеется.
— Раньше было раньше.
Луна внизу отряхивает коленки и подходит к старой, кривой, давно засохшей груше. Она приносила мелкие, твердокаменные плоды, когда я был мальчишкой — мы с Игорем Каркаровым, эмигрантом из России, очень любили их грызть, едва не ломая зубы. В детстве я вообще практически все время проводил на спасительной груше — отец был злобен, силен, но слишком тяжел, чтобы забраться на дерево и по тонким сучьям добраться до меня.
— Помоги мне.
Я выдерживаю долгую паузу, пытаясь понять, что не так с голосом Лили. Он не требует, не умоляет. Так просят, когда заранее готовы к отказу и знают, что никакого шанса переубедить нет. Чтобы поставить мысленную галочку: "я пыталась".
— Что, Джеймс уже не помогает? — не могу я удержаться от шпильки.
— Да пошел он.
Еще безнадежнее, еще бесцветнее. А Луна внизу отлепилась от груши, опять к клумбе подошла, выбирает из рыхлой земли сорняки голыми руками. Наверняка замерзла, бедная...
Я все же оборачиваюсь. Лили сидит за моим письменным столом — слава богу, в кровать не полезла! Сложила руки, уронила голову. Волосы — грязные и спутавшиеся. Ничего не осталось от рыжего пламени, которое я когда-то любил. Пальцы сами тянутся — и замирают в сантиметре от колтунов.
— Потрогай, потрогай, — равнодушно разрешает Лили. — Соскучился по моим патлам?
Убираю руку за спину от греха подальше:
— Скучать по тебе? У меня есть более приятные занятия.
— Эта?
Брезгливо звучит, нехорошо. Пальцы сжимаются в кулак.
— Нашел, на кого променять, — фыркает Лили. — Она тебя хоть за ручку подержать осмеливается?
— Осмеливается, — огрызаюсь я.
Вот и чего я с ней разговоры разговариваю? Выкинуть бы из дома — из сердца уже выкинул, теперь осталось с глаз долой.
— Выкладывай, что случилось, и проваливай к своему хахалю, — нарочито грубо говорю я.
— Не к кому больше проваливать, — ровно говорит Лили и начинает свой страшный рассказ.
Когда я ушел, застав любовников в своей постели, они разругались: Джеймсу было невыгодно на своей шее тащить и Лили, и их общего ребенка, к тому же, он не хотел жениться — был обеспечен, молод и красив, он любил клубы и пьянки до утра, и друзей он выбирал себе таких же. Не для Джеймса Поттера были бессонные ночи, грязные подгузники и детские крики. Высказав все, что думает о проколовшейся подружке, Джеймс Поттер натянул штаны, надел очки и сгинул в ночи. Лили провела три дня под дверью его дома, стучала в окна, кричала, пинала дверь, плакала... Только не выдержавшие напора родители молодого отца сообщили ей — не слишком любезно, — что их дорогой сын отбыл в Вегас вместе со своими друзьями: богатым засранцем Блэком и похожим на жирного пасюка Петтигрю. Отбыл развлекаться.
Лили сунула мистеру и миссис Поттер под нос справку, где черным по белому было написано, что она беременна. Надо отдать должное будущим бабушке и деду: они не швырнули ей бумажку в лицо, не стали сомневаться, чье дитя носит гостья — слишком уж часто Джеймс водил эту дамочку в свою комнату. Лили была вручена крупная сумма наличными — на аборт, после чего двери захлопнулись, а при попытке добиться признания младенца стуком в дверь и угрозами, во двор был выслан дворецкий, крепкой рукой вытащивший Лили за забор.
Лили не стала делать аборт, вместо этого она на все деньги купила прописанную ей врачом сыворотку, достаточно дорогую и редкую — на остальные виды у будущей мамы открылась аллергия. Мэри Макдональд, у которой Лили прибежала просить шприц — денег не хватило, — чуть было не вызвала полицию, заподозрив подруженьку в наркомании, но все же после долгих уговоров шприц одолжила и даже сама сделала Лили укол — благо, руки откуда надо росли. Но приютить Лили у себя Макдональд отказалась — она недавно нашла себе парня, и пара сутками кувыркалась в постели, прерываясь только на еду и сон.
Лили снова оказалась на улице, без гроша денег, без крыши над головой. Домой ехать она боялась — у матери было больное сердце, и известие о похождениях "благовоспитанной" дочурки могло добить бедную миссис Эванс. Отец же просто перегнул бы ее через колено и выдрал ремнем так, чтобы деточка даже стояла с трудом. Нет, домой она не поехала, да и не было у родителей столько денег, чтобы спасти будущего ребенка Лили.
А ведь она хотела его, хотела это дитя до боли, до крика — проснулся древний инстинкт, дремавший глубоко внутри, развернулся тугой пружиной. Первого ребенка загубила, даже шанса не дала — нагулянный на дискотеке, от пьяного, обколотого парня — разве мог бы он родиться здоровым? Тащить же инвалида на себе Лили не хотела. А этого, этого... О, этого ребенка Лили хотела ТАК, что решилась явиться туда, где ее даже видеть не хотели — ко мне. Но меня дома не было, я как раз уехал с Луной за город, поэтому несколько дней Лили провела на моем пороге, не уходя ни в дождь, ни в ветер со своего добровольного поста. Действие сыворотки заканчивалось, денег не было. Начинало тошнить.
И вот, когда уже в голове было горячо и пусто от страха и боли, появился я — за ручку с Луной. Дальше Лили уже плохо помнила — кто-то завел ее в дом, усадил на мягкое и теплое, и все время гладил по голове, а ей было в это время стыдно, ужасно стыдно за предательство, за которое она сейчас расплачивалась так жестоко.
Лили закончила и, замолчав, уставилась в пространство. Я молчал внимательно изучая ее лицо: плакала она много и часто — глаза красные, опухшие, губы искусаны, ногти сгрызены под корень. Очень грязная одежда, волосы — попала под дождь, мыкалась без крыши над головой долгое время. А могла избежать проблем, просто сделав еще один аборт, загубив еще одну невинную жизнь... Может, не все еще потеряно? И даже ее — предательницу, гулящую, циничную, можно перевоспитать? Я мог бы обеспечить ее сыворотками — спасибо Люциусу, его бескорыстной дружбе и паре фотографий в банковской ячейке. Но что она будет делать с ребенком потом? Кому нужна будет, с довеском на руках? На кого оставит, если придется идти работать? Я не хочу, чтобы Лили повесила малыша на меня — ведь я не отец, и я вообще не хочу быть с ней чем-то связан с некоторых пор, но и цинизма во мне не хватит, чтобы отказать. Видимо, было у нас с ней что-то общее, что-то хорошее, если после всех своих мучений Лили все-таки пришла ко мне под дверь. Дальше только на тот свет.
— Я помогу, — после долгих раздумий говорю я.
Лили ничем не показывает, что рада, или наоборот, не рада — только зрачки слегка расширяются.
— Примешь обратно? — устало интересуется она, уже зная ответ. — Нет, не говори. Подумай. Ты взрослый мужчина, у тебя есть потребности, и это нормально. Со мной тебе будет удобно, а что тебе даст она? Скорее, не так — захочешь ли ты взять то, что может предложить тебе она?
Хочется ударить ее по лицу, да противно и жалко, в первую очередь себя — надо было быть таким слепцом, чтобы такую змею на груди пригреть! Смотрит внимательно, точно в самую душу, кивает:
— Понятно. Тогда я отработаю. Обязательно отработаю.
— Завтра зайдешь, — бросаю я Лили, направляясь к двери. — Сейчас я буду очень занят.
— И чем же таким интересным собираешься заняться? — скучающе спрашивает Лили. — Опять свои пробирки-колбочки протирать?
Мельком скашиваю взгляд на окно:
— Я собираюсь заняться садом. С ней.

@темы: Лунные лилии

---

Лунные лилии
Автор: O_Ossus totalus
Бета: Птица Элис (miss_Alice)
Фандом: Гарри Поттер
Пейринг: Северус Снейп/Лили Эванс
Северус Снейп/Луна Лавгуд
Рейтинг: R
Жанр: немагическая AU
Размер: миди
Статус: закончен

Саммари

Ароматом лилий южных
Влажная земля полна -
Сон меня в объятьях кружит
И целует в лоб луна.
На костре сгораю снова,
Прикасаясь к волосам -
Ты рисуешь электроны
И летаешь по ночам.
Плачет бледно-серой краской
Кисть на старое окно.
Ты выдумываешь сказки -
Мне в них верить не дано.
Я боюсь тебе присниться:
Ничего не говори.
Птицы, мы с тобою - птицы,
Десять крыльев на троих.

От автора: Возрасты героев не соответствуют канону: Северусу примерно 35-36, Луне 18, Лили около 21.
видео к фанфику www.youtube.com/watch?v=mBanrB3PL9I&feature=you...



Глава 4
Мои планы на выходные летят к чертовой матери, едва утром, проснувшись, я вижу, как Лили, разложив свою батарею косметики, старательно красится.
— Ты куда это? — без настроения бурчу я.
А ведь планировал сходить с ней куда-нибудь, просто так, без повода, как раньше — чтобы она смущалась и улыбалась, когда я принимаю ее пальто или подаю руку, помогая выйти из транспорта. Но теперь Лили стала меня стесняться. Частенько она отстает от меня на улице, если видит вдалеке знакомых, а когда я отвозил ее на каникулы к родителям, Лили предпочла пройтись пешком до дома, нежели признаться, что этот вот тридцатипятилетний мужчина — ее ухажер. И я понимаю, почему — юная южная лилия и корявый старый пень... Это только в детских сказках пни расцветают.
— К Мэри, — Лили откладывает помаду и тщательно осматривает свои глаза в крохотном зеркальце, добавляя штрихи кисточками. — За конспектами.
— Зачем краситься, как три тысячи индейцев, отправляясь к подруге за конспектами? — потянувшись и с удовольствием хрустнув спиной, я встаю и обнимаю любимую, целуя макушку.
— Северус, уйди, — ощетинивается Лили. — Прическу испортишь. И что на тебя нашло? То секса не выпросишь, то лезешь с руками каждые пять минут.
Я захлопываю рот, чтобы не ответить на несправедливое обвинение — и что на нее нашло? Поцеловать в макушку — значит лезть с руками? И никакой особенной прически я у Лили не замечаю, ее пушистые рыжие волосы не держит ни одна заколка, и все премудрости заключаются в том, чтобы не давать им падать на лицо.
— Так зачем такой марафет? — перевожу тему я.
Лили смотрит на меня, как на идиота, потом снисходительно объясняет:
— Не стоит показывать подругам свои недостатки, чтобы им в случае ссоры нечем было бить. Ты ничего не понимаешь в женщинах, Северус! Сделай кофе, пожалуйста, я еще не завтракала.
Скрипнув зубами, спускаюсь вниз — прав был Люциус, когда, наслушавшись моих рассказов, решительно обозвал меня подкаблучником.
"Ты тряпка, Северус, — ехидно заявил друг. — Нет ничего доблестного, чтобы держать в страхе половину института и прогибаться под глупую женщину. Лучше поступать наоборот — взгляни на меня и Нарциссу. Красавица, умница, первая леди Лондона после, конечно, матери-королевы, а какой брал? Замухрышка из многодетной семьи, сестрица в психиатрической больнице лежит, братец на мотоцикле наперегонки с полисменами гоняет".
Помнится, я обиделся на слова, которыми резковатый друг окрестил Лили, и мы не встречались довольно долгое время. Помирил нас только Драко, решивший поступать на химфак — у мальчишки оказались прекрасные способности к неорганике.
Две ложечки кофе, кубик рафинада, не размешивать. Кубик льда, кусочек шоколадки на блюдечко... Ритуал приготовления кофе для Лили сравним только с изобретением вещества-невидимки, над которым бьются химики всего мира.
— Северус, — капризно зовет Лили, появляясь на лестнице. — Почему так долго?
— Спустись и пей тут, — стиснув зубы, отвечаю я.
Лили слетает по ступенькам, смотрит на чашку, пробует температуру ноготком:
— Нет, — подумав, говорит она. — Помаду размажу. Кстати, Северус, есть дело. Утром заявился курьер из "Тропического рая", приволок кактус в честь какой-то дурацкой акции. Пожалуйста, выброси его на помойку.
Приподняв бровь, иду смотреть, что же за кактус принес курьер. Хм, кактус как кактус, довольно крупный колючий мясистый шарик с длинными иголками.
— Чем тебе цветок не угодил? Есть не просит.
— На кой черт мне сдался этот обиженный жизнью огурец? — фыркает Лили, брезгливо косясь на безвинное растение. — Я люблю только лунные лилии, и ты об этом, между прочим, знаешь.
— Никогда не поздно разнообразить вкусы, — сопротивляюсь я.
"И мне легче будет искать для тебя букеты", — соглашается мое подсознание.
— Ради Бога, Северус, мне не нужен этот кактус! — подчеркивает Лили, раздражаясь. — Тупой огрызок, торчащий в горшке без изменений годами, весь в колючках, в пыли, паутине.
— Отнеси Мэри, — советую я.
— Да ей-то он зачем? — удивляется Лили. — Она не любит кактусы. Открою тебе секрет: никто не любит кактусы, кроме таких же колючих и пыльных старых библиотечных дев. Вот, точно, отнеси его в библиотеку, если на помойку не хочешь — миссис МакГонагалл будет рада. Все, я убежала, буду поздно.
— На весь день за конспектами?
— Какой же ты зануда, — фыркает Лили, хлопая дверью.
Я остаюсь наедине с кактусом.
— Не буду тебя выбрасывать, — решаю я. — Поставлю рядом с помойкой, авось подберет кто. Не может быть, чтобы никто не любил кактусы.
Отволочь колючего гостя в машину было делом непростым — будто почуяв неладное, он отчаянно кололся и пару раз чуть не выскользнул из рук на асфальт. Погрузив кактус на пассажирское сидение, я чувствовал себя так, будто целый день долго и методично разгружал вагоны с углем. Вытащив из мякоти ладони пару длинных, к счастью, колючек, отвожу колючий шар к помойке и оставляю там.
Уже отъехав, понимаю, что меня царапает какое-то чувство неправильности. Не может же быть, чтобы никто не любил кактусы...
"— Ты любишь розы?
— Кактусы.
— Почему кактусы?
— Кто-то же должен любить кактусы".
Вот оно! Отвезу кактус Лавгуд — она точно найдет, куда его приспособить. Приделает ему пластиковые глазки и улыбку и выставит на витрину своего магазина. Хоть какая-то реклама.
— Видишь, какие муки я из-за тебя терплю? — укоризненно говорю я, возвращая кактус в машину.
Он, конечно, не отвечает.
В магазине Лавгуд не оказывается. Конечно, сегодня же воскресенье! Наверняка девчонка дома, ухаживает за садом. В раздражении хочется оставить кактус прямо у двери магазинчика, но, подумав, я вздыхаю и снова завожу мотор:
— А то пнет тебя кто-нибудь добрый ногой, пока Лавгуд не явится, — объясняю я кактусу, выруливая на перекресток.
Дорога до Оттери-Сент-Кэчпоул кажется короче, чем вчера — видимо, потому что сейчас еще утро. А вот пешком идти с колючим растением в обнимку — мучение. На вытянутых руках не понесешь — тяжелый, к себе не прижмешь — колется через рубашку, садист. Опять возникает желание бросить кактус на половине пути, но я мужественно тащу чертов суккулент— в конце концов, перед Лавгуд я так и не извинился за тот скандал.
Да и розочку, за которой девчонка полезла через колючие кусты, жалко.
И чем Лили не понравилась роза?
Лавгуд я замечаю, едва заворачиваю к ее дому — она стоит на коленках прямо на клумбе, голыми руками засыпая ямку. Напротив нее так же, на коленях, стоит мужчина примерно сорока лет, с волосами, похожими на сахарную вату, одетый во все оттенки желтого. Я хмыкаю — он напоминает мне яичницу-глазунью. Или подсолнух.
Подойдя ближе, слышу, что странная парочка, поливая ямку, что-то негромко поет. Колыбельная? Господи, это семейка ненормальных.
— Новый вид лилий, мисс Лавгуд? — окликаю я девчонку из-за калитки.
Лавгуд оглядывается, снова сдувая свою пушистую челку с глаз и вскакивает, поспешно вытирая грязные руки:
— Профессор Снейп? За розами?
Чувствую укол совести — надо было остановить Лили, когда она выбрасывала цветок. Прав был Люциус.
— Я привез вам нового члена семьи, мисс Лавгуд, — я демонстрирую колючий шар. — Можно пройти?
Лавгуд спешно открывает калитку, улыбаясь рассеянно и радостно:
— Ой, какой он замечательный. Спасибо вам огромное! Надо сейчас же показать папе. Папа, посмотри, какой кактус привез профессор Снейп!
Искренняя радость девчонки заставляет не думать больше о потраченном бензине и времени. Лавгуд хватает меня и втаскивает в калитку. Только сейчас самозабвенно напевающий что-то мистер Лавгуд смотрит на меня, все еще сжимающего в руках горшок.
— Чудесный экземпляр! Эхинокактус Грузона, если не ошибаюсь, совсем еще молоденький!
— Молоденький? Да он весит целую тонну!
— В хороших условиях эхинокактусы могут вырастать до семидесяти пяти фунтов! — наставительно произносит мистер Лавгуд, с восхищением дотрагиваясь кончиками пальцев до длинных иголок. — Эхинокактус Грузона носит также такие прозвища, как "золотая бочка" или "золотая подушка". Цветет мелкими желтыми цветками. Чудесный кактус.
Помолчав, мистер Лавгуд уточняет:
— Я не ослышался? Вы действительно профессор Снейп?
Ставлю кактус на землю — каким бы ни был "чудесным" цветок, мои руки довольно устали.
— Да.
Мистер Лавгуд хватает мою кисть обеими руками, забыв, что они почти по локоть в земле, и начинает бешено трясти:
— Огромная честь с вами познакомиться, профессор, Лу много рассказывала о вас! Зовите меня Ксенофилиус.
— Не верьте ей, это вранье, — ухмыляюсь я.
— Почему же? — искренне удивляется мистер Лавгуд, вытирая руки прямо о себя. — Луна рассказывала только хорошее...
"Поэтому и вранье", — педантично уточняет мое подсознание.
Ответить я не успеваю — мисс Лавгуд прибегает с полной ложкой какой-то коричневой гадости и стаканом воды. Сунув ложку почти под самые корни кактуса, она щедро поливает землю и улыбается, снова сдувая челку:
— Вроде растения подкормили... Профессор, вы останетесь с нами пообедать?
Искренний восторг в глазах отца моей бывшей студентки не дает мне отказаться — по правде говоря, я весьма шокирован. Привык, что люди от меня шарахаются с фразой: "Изыди, демон", а не смотрят, как на божество какое-то. И точно на обед не приглашают.
— Я попил бы кофе, — сдаюсь я. — Спасибо, мисс Лавгуд.
— Побеждаю рак, побеждаю хворь, я болезням враг, ты со мной не спорь... — напевает Лавгуд, подмигивая отцу и убегая в дом.
— И вот как ее понимать? — растерянно спрашиваю я.
— Возможно, намекает на селен и просит называть себя по имени? — в пустоту отвечает мистер Лавгуд.
* * *
Готовит мистер Лавгуд отвратительно — я это понимаю с первым же проглоченным кусочком. Но приходится вежливо улыбаться и поддерживать беседу. Лав... Луна посматривает на меня виновато и понимающе — бедная девочка, вынуждена питаться этим каждый день!
— Вы сажали какой-то новый сорт лилий, мисс... Луна? — с трудом проглотив остаток бифштекса, спрашиваю я.
— Что? О, нет, простая луковица, — рассеянно отвечает девчонка, рисуя пальцем по скатерти неведомые узоры.
— А зачем петь колыбельные луковице?
— Чтобы она была вкуснее, конечно, — загадочно отвечает Лавгуд, вгоняя меня в ступор.
— А... лилиям вы тоже поете?
— Лилиям Луна ставит Моцарта, — без тени улыбки говорит ее отец, пиля ножом мясо. — Или Гайдна. Смотря, что слушает на тот момент времени.
Бровь ползет вверх — надо же, Лавгуд слушает Гайдна. Лили классиков обзывает заросшим мхом отстоем. А ведь Лавгуд на два года младше Лили, должна слушать примерно то же самое. Странное исключение из правил. И кактусы любит.
— Лунные лилии ведь моя жена вывела, — продолжает Ксенофилиус, не глядя на дочь. — Не знаю, как-то само получилось. Я мало что понимал в цветах. Никогда не увлекался, пока она не...
Мистер Лавгуд сдавленно кашляет и замолкает. Я же чувствую себя неловко.
— А мисс... то есть Луна говорила, что это вы выращиваете все цветы.
— Болтушка, — едва улыбается Ксенофилиус. — Сама она все выращивает. И ухаживает сама, и продает. Еле заставил ее поступить в химический, да все зря. Ушла, не выдержала. Говорит, не мое. Ей интереснее в земле ковыряться, гибриды выводить. Хотите посмотреть теплицы, профессор?
Луна сидит, не отрывая взгляда от тарелки, с прямо-таки бордовыми ушами.
— Пап, ну зачем ты... — еле слышно говорит Лавгуд.
— Хочу, — я решительно отодвигаю стул.
Ведь лучше смотреть на цветы, в которых я точно ничего не понимаю, чем давиться невкусной едой. Мистер Лавгуд проводит меня из теплицы в теплицу, рассказывая:
— Вот эти ирисы и флоксы вывела еще моя жена, она их очень любила, каждый вечер с ними разговаривала. А эти гвоздики — находка Луны, не знаю уж, где семена взяла. Вот здесь тюльпаны — правда они уже отцвели, зато маки собираются. Желтые маки очень красивые, профессор Снейп. Луна хорошо о них заботится. А вот розы...
Мистер Лавгуд открывает дверь в теплицу и меня обдает нежным ароматом. Странно. Я привык, что розы не пахнут. Впрочем, здесь их столько, что шагу нельзя ступить, чтобы не зацепиться за куст. Розовые, белые, махровые, разноцветные, даже куст черных в углу. А вон там — кремовые. Это туда лезла вчера Луна? Бедная, вся исцарапалась, наверное.
— Луна розам стихи каждый вечер читает, — кашляет мистер Лавгуд. — Совсем как мать.
— Она очень талантливая девочка. Почему вы не отдали ее в литературный? — интересуюсь я.
— Лу и не рвалась... Да она лет до пяти разговаривала стихами, в десять на Шекспира перешла, в двенадцать... Простите...
Мистер Лавгуд стремительно удаляется, а я все стою на пороге теплицы, глядя на выросшие на Моцарте и стихах кусты.
— Спасибо за кактус, сэр, — слышу я тихий голос сзади. — Я буду хорошо о нем заботиться.
— Не сомневаюсь, мисс Лавгуд, — отвечаю я, оборачиваясь.
Луна убрала свои спутанные волосы в мягую косу, умылась и стала куда симпатичнее.
— Я все равно обрезала сегодня лилии, — Луна протягивает мне тщательно перевитый серебряными ленточками букет. — Вот, возьмите. Я умею немножко так, чтобы цветы долго не вяли.
— Не сомневаюсь в вашем волшебстве, мисс Лавгуд, — без тени сарказма отвечаю я, принимая из рук Луны букет. — Но чем же мне вас отблагодарить?
Девчонка краснеет:
— Я редко приезжаю к отцу. Обычно по ночам гуляю по Лондону. Мы могли бы как-нибудь погулять... Вместе... Я покажу вам ночной город.
Становится немного смешно — мне, коренному жителю Лондона? Но я серьезно киваю:
— Договорились.

Глава 5

Утром Лили чувствует себя неважно. Настолько неважно, что я рекомендую ей не ходить сегодня в институт.
— Ну нет уж, — фыркает Лили, маскируя бледность румянами. — Просто дело к дождю, вот и все. Нечего дома валяться в самом начале семестра. Примета плохая.
На всякий случай едва ли не насильно вталкиваю в Лили две таблетки витаминов и, провожая ее взглядом до кабинета, мысленно остаюсь рядом. Лили любит покапризничать, позакатывать томно глаза, и один раз мне пришлось краснеть, когда Лили попыталась отпроситься с пар, сославшись на высокое давление, и не просчитала мадам Помфри, к которой попала в итоге. Но если Лили заболевает по-настоящему, она до последнего не признается, а потом будет лежать в постели и тихо умирать. А я буду бегать по аптекам, обзванивать знакомых врачей и скупать тонны лекарств, которые она все равно будет забывать пить. Судя по поведению Лили, она начинает заболевать по-настоящему. А значит, скоро настанут веселые деньки.
Дорисовывая огромную по размерам схему строения раскрученной спирали ДНК, бросаю взгляд на часы. Почти конец шестой пары, сейчас нужно будет убраться в кабинете, немного подождать Лили и мы поедем домой. Первый учебный день всегда выматывает, особенно, если пары поставили во второй половине дня, и возвращаться приходится затемно. Причем преподавателей первое сентября выматывает даже быстрее студентов — мы тоже люди и загружены подчас втрое больше них. Лично мне сейчас хочется поскорее вернуться домой, раскупорить бутылочку доброго вина, присланного в честь начала семестра Люциусом, вынуть из холодильника заказанную в ресторане еду и в кои-то веки просто посидеть с Лили у камина, передавая друг другу большой бокал глинтвейна, щедро сдобренного специями. Отключить на вечер телефон, Интернет, и, быть может, пораньше лечь спать. А может быть, не спать...
Дверь кабинета резко распахивается. Успевшие заснуть неучи в испуге подпрыгивают на стульях, делая вид, что усердно пишут. Не спросив разрешения войти, в класс врывается подруга Лили и кидается ко мне:
— Она в обморок упала! — громко, обнаглев от страха и совсем не стесняясь чужой группы, заявляет Макдональд.
Сначала я не понимаю, о чем речь, а поняв, ощущаю, как предательски дрогнули руки.
— Мисс Макдональд, — как можно ровнее говорю я, — выйдите из класса и подождите за дверью.
— Но Лили...
— Вон! Староста, отметьте отсутствующих и можете быть свободны.
Невозмутимо положив мел, я скрываюсь в лаборантской, и уже через секунду вылетаю в коридор. Макдональд едва успевает отшатнуться — я чуть не прикладываю ее дверью.
— Она в медпункте! — Макдональд выглядит напуганной. — Профессор Вектор вызвала ее к доске, Лили начала решать уравнение и вдруг упала, будто у нее все кости исчезли! Профессор Вектор так и не смогла привести Лили в сознание!
— Иди на лекции, я разберусь.
— Но...
— Живо! — рявкаю я.
Не хочется, чтобы девчонка видела, как у меня трясутся руки и насколько мне не по себе. Дождавшись, пока Макдональд скроется в кабинете, я, лавируя между выходящими из моего кабинета студентами, устремляюсь в медпункт. Лили раньше никогда не падала в обморок, она гораздо крепче, чем хочет казаться, и... Она с самого утра плохо себя чувствовала. Лишь бы ничего серьезного...
— Поппи! — я так резко дергаю за ручку двери медпункта, что едва не выдираю ее с мясом. — ПОППИ!
— Северус, не стоит так орать, — из-за ширмы выглядывает облаченная во все белое медсестра. — Будет твое сокровище жить, не паникуй.
Просачиваюсь за ширму — Лили лежит на кушетке пластом, бледная и вялая. Увидев меня, она виновато улыбается и отворачивается к стенке. Зачем-то щупаю пульс.
— Как ты?
— Уйди... — почему-то шепчет Лили, не глядя на меня. — Мадам Помфри, заберите его, пожалуйста...
— А ну-ка, пойдем выйдем, герой, — Поппи решительно вытягивает меня из-за ширмы. — Поговорить надо.
Поппи уводит меня из медпункта. Звонок уже дали, и коридор постепенно пустеет. Мы усаживаемся на широкий подоконник, ждем, когда студенты рассосутся по аудиториям. Поппи открывает окно, выуживая сигареты из внутреннего кармана. Я неодобрительно смотрю, как она закуривает, втайне завидуя.
— Северус, — вполголоса начинает мадам Помфри, — ты даже не представляешь, в какой ты заднице.
Глаза невольно лезут на лоб: чтобы Поппи Помфри выражалась такими словами? Да когда у меня в позапрошлом году на паре особо умный студент вылил на себя щелочь и вопил, как резаный, пока его грузили в карету "Скорой", Поппи и то мягче описала мое положение.
— Не томи, — не выдерживаю я. — Что с ней? Что-то серьезное? Это лечится?
— Со временем, — Поппи многозначительно затягивается.
— Да что с ней такое? — не выдерживаю я.
Поппи длинно вздыхает, стряхивает пепел и заявляет:
— Девочка беременна.
Молчание.
— Уже можно закрыть рот, Северус.
— Но... — от шока я даже начинаю заикаться. — Как?
— Видишь ли, когда мужчина и женщина начинают жить вместе...
— Я знаю, откуда берутся дети! — шиплю я. — Избавь меня от лекции о пестиках и тычинках! Меня другое интересует! Ты-то как узнала? Здесь не лаборатория, чтобы сделать анализ!
Поппи затягивается еще раз и щелчком выбрасывает окурок в форточку.
— Она сама сказала. Беременности уже месяц.
Молчание.
— Дорогой, а ты вообще знал, что у нее отрицательный резус?
— Что-то слышал...
— А я еще слухам не верила, дура старая, — ворчит Поппи, с укоризной глядя на меня. — Значит, слушай внимательно, папаша. Срок пока маленький. Придется здорово потратиться на сыворотки, благо, сейчас детей с резус-конфликтом мамочки вынашивают нормально.
Приходится поднапрячь извилины, что в условиях шока не так просто, как кажется. Вспомнить школьный курс биологии, картинки в учебниках, над которыми хихикали пошлые Мальсибер и Эйвери, стыдливые лекции учительницы...
— Поппи. Но ведь первая беременность проходит нормально...
— Курить хочешь? — вдруг предлагает мне Поппи.
Вытягиваю длинную сигарету из пачки, затягиваюсь — тьфу, никакой крепости, все равно, что воздух куришь. Но я все равно кашляю, когда слышу:
— А у нее не первая беременность. Мисс Эванс сделала аборт три года назад.
Сигарета падает у меня из пальцев прямо на брюки:
— Поппи, ты с ума сошла? С чего ты взяла?
— Она сама сказала, — повторяет Поппи, с жалостью глядя, как я пытаюсь стряхнуть пепел со штанины. — Северус, только не говори, что не знал.
— Не знал.
— Вы что, совсем не разговариваете? — поражается Поппи. — Северус, дорогой, как же вы живете? Ты же не девочкой ее брал, мог бы поинтересоваться, кто был до тебя и почему разошлись.
Чувствую себя последним ублюдком — Поппи полностью права. Я почти ничего не знаю о Лили, а она почти ничего не знает обо мне. Черт возьми, она носит под сердцем моего ребенка уже месяц, и даже не сказала! Боится, что я пошлю ее делать аборт? Глупая, ой, глупая...
— Северус, у тебя проблемы.
— Сыворотки достану, не вопрос, — перебиваю я.
— Да при чем тут сыворотки? Северус, когда у нее живот на нос полезет, правду уже не скроешь. Над девочкой будут смеяться все. Вас затравят.
— И что мне делать? — взрываюсь я. — Что? Ты такая умная, знаешь все, чего не знаю я, так посоветуй!
— Сядь и не ори, — цедит Поппи. — Можешь забрать Лили и перевестись в другой город. С ее показателями девочку примут везде, тебя — тем более. Делайте вид, что не знакомы, не вози ее на своей машине домой и не смотри так на нее на лекциях.
— Или? — я уже понимаю безнадежность предложенного Поппи.
— Или женись на ней уже, дурень, — вздыхает Поппи, погладив меня по голове чисто материнским жестом. — Женись на ней, пока пузо заметно не стало, и больше никто не посмеет распускать свой поганый язык. И поговори с ней, наконец, иначе всю жизнь будете друг друга шарахаться.
— Мадам Помфри? — слышу я сзади слабый голос.
Я успеваю подхватить Лили, чуть не упавшую на пол от слабости:
— Все хорошо, родная, — целую я бледные скулы и губы. — Все хорошо, я знаю. Будем рожать.
— Эх, молодежь, — с легким оттенком грусти произносит мадам Помфри, встает с подоконника и скрывается в медпункте.
— Поехали домой, — тоскливо просит Лили. — Я спать хочу...
Лили засыпает на заднем сидении машины, и сладко сопит, пока я объезжаю аптеки, скупая пачками витамины для беременных. Проезжая мимо магазинчика у Миллениум Бридж, я не удерживаюсь, чтобы не притормозить. Лавгуд я вижу сидящей на плоской крыше магазинчика: она обняла колени руками и опустила голову. Ночной ветерок мягко играет ее волосами, запутывая их еще сильнее, чем обычно. Даже отсюда я вижу, что Луна спит.
"Может быть, погуляем... Вместе..."
Она ждала меня.
Мягко развернувшись, я вливаюсь в нужный мне поток машин. Извини, Луна Лавгуд, ночные прогулки отменяются. В конце концов, Лили может неправильно понять меня, а ей сейчас совсем, совсем нельзя волноваться.


Глава 6

— Мисс Лавгуд, вы — мой добрый ангел, — с тяжелым вздохом говорю я, принимая из маленьких ладошек огромную кружку какао.
Лили сводит меня с ума — едва проснувшись, она надолго убегает в ванную: тошнит. После она выходит нежно-зеленая, ложится, отворачивается к стенке и лежит так сутками, не реагируя на меня. Никакие радости жизни ее больше не волнуют — Лили просто держится за живот и молчит.
Чтобы ухаживать за Лили, которая сейчас даже передвигаться самостоятельно не может, не то что готовить, я взял на работе отпуск за свой счет. Чего он мне стоил, каких уговоров — а то, как кричала на грубого ректора Поппи Помфри, тыча его едва ли не носом в результаты анализов Лили — отдельная история. Теперь у меня было куда больше времени, чтобы носиться по магазинам, скупать пачками лекарства, сыворотки от резус-конфликта, успевать спать больше двух часов в сутки...
Но к ночи Лили становится невыносимой. Она скандалит. Она швыряется в меня чем попало. Она едва не придушила меня во сне подушкой, а утром чуть не убила меня вазой, отхлестав по лицу не успевшими завять лилиями. Она все время хочет пить, а если ее напоить, требует еды, но от еды ее тошнит, и все начинается сначала.
Спасает мой рассудок, как ни странно, только Луна Лавгуд. Несколько раз под различными предлогами я заглядывал в ее магазинчик, и для меня всегда оказывался готов вкусный какао и веточка лилий для капризной возлюбленной. Ночью мы с Лавгуд или гуляли по городу, или лежали на крыше ее магазинчика, закинув руки за голову и глядя на небо. Вот и сегодня мы вместе забираемся на крышу и садимся на расстеленные там старые куртки — они пахнут цветами и землей.
— Странно, что люди нас не видят, — задумчиво говорю я, глядя на проносящихся мимо запоздалых водителей.
— Люди не любят смотреть вверх, — сонно отвечает Луна, не отводя взгляда от какой-то крохотной звездочки, выглянувшей из-за крыш. — Кому нужны тусклые звезды, когда на небе есть такое солнце?
На мгновение — самое коротенькое мгновение, — мне показалось, что Лавгуд говорит вовсе не о звездах. Впрочем, я не спал нормально около недели, и в голове у меня туман и искры.
— Если долго смотреть на солнце, можно ослепнуть, — говорю я, потирая глаза. — Извини. Я почти засыпаю — Лили совсем меня измотала. Я ничего не успеваю. Честно признаться, я жутко напуган — плоховатый у меня возраст для того, чтобы впервые становиться отцом...
Луна как-то странно смотрит на меня, будто что-то хочет сказать, но не позволяет себе. Она держится за карман моей куртки мизинцем — думает, я не вижу. Она держится за меня, как ребенок за воздушный шарик.
— Вы когда-нибудь летали во сне? — почему-то спрашивает Лавгуд.
— Я не вижу снов.
— Все видят сны.
Молчание.
— Я летаю по ночам. Вы знаете, какое притяжение на луне? Вот так — оттолкнусь ногой и лечу, лечу... А еще мне снятся странные лошади — черные скелеты с крыльями. Они едят мясо. Их никто не видит, кроме меня.
— У вас богатое воображение, мисс Лавгуд, — это все, на что у меня хватает сил.
— Мама рассказывала мне сказки...
Что-то в голосе Луны мне не нравится. Глаза ее сухие, но мне кажется, что она вот-вот заплачет. И это, я думаю, будет страшнее, чем слезы Лили — такие, как Луна Лавгуд, не должны плакать. Хотя бы потому, что тогда остальные должны рыдать.
— Расскажи мне. Сказки, которые рассказывала твоя мама.
Луна долго молчит, потом отворачивается, обнимая руками колени. Ее длинные, мягкие волосы треплет игривый ветерок. Сколько я знаю Луну, ее волосы всегда невозможно запутаны... Интересно, долго она отращивала такие волосы? Струятся, как жидкое серебро...
— Мама рассказывала мне о маленьких фиолетовых бегемотиках с круглыми ушками и рожками, закрученными винтом, — говорит Лавгуд тихо. — Они любят вальс. Я вижу их по ночам во сне — они прячутся в моих лилиях. Еще мама говорила, что в воздухе летают маленькие существа, которые забираются в голову и вызывают размягчение мозга... Я ей не верила. Смеялась. А потом...
Голос Луны странно обрывается, будто надломившись. Я молчу, с ужасом понимая, что Лавгуд — не сумасшедшая, какой я ее считал до недавнего времени. Она просто очень скучает по маме... Не у всех же была такая семья, как у меня — пьянчуга-отец и слабая, забитая мать.
— Мне кажется, если я перестану их рисовать, я их предам. Всех предам. И мозгошмыгов, и нарглов, и тех страшных лошадей-скелетов. Если закрыть глаза, я их даже вижу... Они приходят ко мне по ночам. Все приходят.
— И поэтому ты мало спишь, — догадываюсь я. — Гуляешь по городу, чтобы не уснуть. Слушаешь музыку на лекциях, которые тебе неинтересны. Рисуешь. Сочиняешь стихи.
Лавгуд резко, со свистом втягивает воздух — не стоило мне напоминать ей о том разорванном на клочки стихотворении. Не знаю, кому посвящались странные строчки, но ей до сих пор больно. Я вижу.
— Все будет хорошо, — я осторожно кладу руку на узкое плечико.
Луна резко разворачивается и, не удержавшись, заваливается на меня. Только поймав ее, я понимаю, что наши губы остановились в миллиметре друг о друга. Если я сейчас попытаюсь что-то сказать или просто шевельнусь, я ее поцелую...
— Простите, — Луна неловко отодвигается, пряча глаза. — Я нечаянно. Я не хотела.
— Думаю, мне пора домой.
Прозвучало резковато — Луна растерянно смотрит на меня, будто спрашивает: "Из-за меня? Но я же нечаянно..."
— Лили с утра было плохо, — оправдываюсь я. — Надо сделать укол. Отрицательный резус — это трудная беременность.
— Зачем вы мне это рассказываете? — удивляется Луна, подходя к краю крыши и слезая на первую ступеньку лестницы.
Я растерянно закрываю рот — она права. Почему я оправдываюсь перед девчонкой? Лили без пяти минут моя жена. Я уже и кольцо ей купил — изящный золотой ободок с россыпью мелких камешков. Вот станет ей полегче — поедем просить благословения у родителей. А там ребенок родится... Сын или дочка. Я никогда не держал на руках маленьких детей...
"Помолодел ты, Снейп, — думаю я, осторожно нашаривая ногой ступеньки лестницы. — Вот уже по крышам ходишь, звездами любуешься. Раньше тебя интересовали только звезды в глазах после особенно ярких реакций. Лили была права. Я закрываюсь в своей химии, не замечая ничего вокруг. Жизнь ведь прекрасна и удивительна..."
Лавгуд ждет у машины. Она протягивает мне аккуратно завернутую в шуршащую нарядную бумагу лилию. Серебряные лепестки едва заметно светятся, нераскрытый бутон пониже уже готовится родить на свет новый цветок...
— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я Лавгуд, принимая подарок. — Зачем ты разоряешь свой сад?
— Я все равно обрезала лилии, — пожимает плечами девчонка.
— Не лги.
Мягкий аромат чудесной, ни на один цветок не похожей лилии опьяняет сильнее старого вина.
— Ты срезала ее недавно. Ты специально катаешься домой, чтобы срезать мне веточку.
Молчит.
— Зачем тебе это? — допытываюсь я с маниакальностью старой ищейки. — Какая тебе от этого выгода?
— Да какая может от любви быть выгода? — выкрикивает Лавгуд.
Осознав, что сказала, Луна закрывает рот ладонью, широко распахивая свои невозможные глаза. Пятится, пока не натыкается лопатками на дверь.
— П-п-простите, сэр, — от растерянности Луна снова переходит на "вы". — Я не хотела. Я нечаянно. Я...
Она резко разворачивается, открывает дверь и прячется за ней, как улитка в свою раковину. Свечной огарок на подоконнике гаснет, спешно задутый. Воцаряется тишина.
— Какая от любви может быть выгода? — задумчиво повторяю я, глядя на цветок. — Зря ты так, девочка...

* * *
Уже на пороге дома я понимаю, что что-то не так. Свет. Наверху горит свет. Это что-то новенькое: еще утром Лили тошнило и от света, и от звука, и даже от собственного дыхания. Ей стало лучше? Это замечательно! Возможно, я смогу сегодня поспать, не опасаясь быть придушенным. Впрочем, так мне и надо — это моего ребенка носит Лили, мне и расплачиваться за ее мучения.
Уже поднимаясь по лестнице, слышу голос Лили. Проснулась и болтает по телефону с Мэри?
— Джейми, убери руки, — смеется Лили совершенно здоровым голосом. — Мы же уже два раза... Неужели мало тебе?
— А я ненасытный, — игриво рокочет второй, мужской голос.
Знакомый мне голос.
Я замираю под дверью.
— Твой-то упырь когда вернется? — интересуется невесть как оказавшийся в нашей спальне Поттер.
— Не знаю, — беспечно отвечает Лили. — Утром. Я его так достала, что он теперь по ночам сбегает.
Тишина.
— Лучше бы сбегал так весь год, — зло говорит Лили, и я вздрагиваю, как от пощечины. — Джеймс, долго мы еще будем играть в эти игры? Мне уже надоело жить с этим носатым уродом.
Я вцепляюсь в перила лестницы так, что суставы едва не хрустят.
— Милая, ну, мы же договорились, — звук поцелуя. — Твой упырь дотащит тебя до последнего курса, напишет за тебя диплом, вы разведетесь, и у нас с тобой все будет так, как мы и хотели. Иди сюда...
— Руки убери, я больше не могу, — плаксиво тянет Лили. — Это, между прочим, твой детеныш из меня соки тянет. Черт. Врачи же мне обещали, что больше детей не будет!
Пол под ногами начинает плясать, будто я стою на чем-то живом. Воздуха не хватает. Сейчас бы вдохнуть... Повернуть ручку, вышвырнуть из дома — но я хочу дослушать...
— Я предлагал тебе денег на аборт, ты отказалась.
— Конечно, отказалась, придурок, — звук такой, будто кого-то шлепнули подушкой. — У меня отрицательный резус. Если буду выкорчевывать эту пиявку, будут последствия. Я после того аборта еще не отошла. Как вспомню, как меня корежило потом...
— Упырь-то жениться собирается? — озабоченно спрашивает Поттер.
— Ага, — зло смеется Лили. — Кольца уже купил, даже меня не спросил. Носится вокруг зайчиком.
— Чтобы носатый урод носился вокруг зайчиком, — смешок, — и я бы не отказался поваляться с токсикозом.
— Дурак. Меня тошнит сутками.
— А я думал, ты специально Снейпу мозги полощешь, — удивляется Поттер.
— Меня тошнит, но я не при смерти, — кровать поскрипывает. — Зато с этого дня я уверена, что он по ночам дома появляться не будет. Может, бабу на стороне завел, мне-то какое дело?
— Да кто с ним захочет по доброй-то воле! — хохочет Поттер. — Милая, ну иди сюда. Раз ты уже беременна, значит, можем не бояться...
— Придержите коней, мистер Поттер, — советую я и вхожу.
Да, так и есть. Все, как я себе представлял, корчась от унижения и боли за дверью. Оба голые. В нашей постели. Ясно, чем занимались...
А я еще верил, идиот, что это мой ребенок. Мой маленький принц или принцесса. Так значит, с Мэри ты ездила на отдых. Ну-ну. Вот она, твоя Мэри, прикрывает свой срам подушкой.
— Черт, — тихо говорит Поттер, шаря рукой по простыне — очки свои найти пытается.
— Всего лишь носатый урод, — пожимаю плечами я. — мистер Поттер, а что вы так трясетесь? Успокойтесь, не переживайте, расслабьтесь. Я не буду валить вас на экзаменах. Я просто потребую у ректора персональной для вас переэкзаменовки по моему предмету в присутствии заведующего кафедрой. Уверен, ваши блестящие знания помогут вам удержаться в институте...
— Северус, ты не так все понял, — тянется ко мне Лили в жалкой попытке объясниться.
— Мисс Эванс, — ровно говорю я, — вынужден попросить вас покинуть мой дом.
— Северус, но я же...
— Думаю, сыворотки для будущей матери лучше покупать будущему отцу, — я киваю на растерянного Поттера.
— Эй, мне не нужен детеныш! — возмущается тот, нашаривая под кроватью штаны.
— Мне тоже. Не нужен. Ваш. Сын. Поттер.
— Но как же... У меня нет таких денег... — лепечет Лили. — Северус, ты...
— Где женская консультация, вы знаете, мисс Эванс. Аборт стоит недорого. Да и вам не привыкать.
Я разворачиваюсь на деревянных ногах — только бы не упасть сейчас с лестницы, только бы выдержать лицо...
— Я вернусь утром, — сообщаю я, прежде чем закрыть дверь спальни. — К этому времени ни вас, Поттер, ни вас, мисс Эванс, в моем доме быть не должно. Все ваши вещи, которые останутся в доме, я сожгу.
— Северус, ты не можешь! — Лили хватает меня за плечи. — Ты же добрый, прости меня!
Становится душно. Я дергаю на груди рубашку, показывая длинный шрам под левым соском.
— Я упырь, мисс Эванс, — медленно говорю я. — Сердце мне вырезали еще двадцать лет назад. А теперь потрудитесь собрать манатки.
— Дурдом на выезде, — зло говорит Поттер, а потом я уже не слушаю, позорно сбежав из собственного дома.


Глава 7

Голова чугунная и полна самых безрадостных мыслей. Я медленно, задевая по пути все столбы плечом, продвигаюсь в направлении Миллениум Бридж. Почему туда? Не знаю. Ноги сами несут меня в то место, где я чувствую себя в безопасности — в магазинчик Луны. Она, конечно, не спит, она согреет мне какао, подопрет щеку рукой и будет долго, внимательно смотреть на меня своими выпуклыми голубыми глазами, будто листая мою душу. Мне ведь больше некуда идти... Кажется, в свой оскверненный дом я не смогу войти больше никогда...
В баре я сижу ровно до тех пор, пока мне не отказывается наливать даже бармен. Только вот опьянения не чувствую — шок и усталость будто сожгли весь спирт в организме мгновенно. Если я продолжу пить, мне просто станет плохо, но спасительного забытья я не добьюсь. Хватит. Пора бы тебе привыкнуть, Снейп, что все хорошее в жизни создано не для тебя, и даже то, что кажется хорошим и твоим, на деле...
Ну почему, почему, почему? Я обхватываю голову руками, запуская пальцы в пряди волос и чуть не выдирая их с корнем. Почему она, почему с ним? Ведь у нас же было все хорошо... Казалось, что было... Разве я отказывал ей в помощи по учебе? Разве ограничивал финансово? По первому требованию покупал и наряды, и косметику, и цветы...
Вспомнив о цветах, издаю глухой стон. Добрая, наивная Лавгуд, разорившая ради меня и моей неверной возлюбленной драгоценный материнский палисадник. Как ей в глаза теперь посмотреть? Распускавшиеся по ночам серебристые лилии увядают в вазе в оскверненной изменой спальне. А я ведь жениться собирался... Дурак...
Двери неприметного магазинчика закрыты, на крыше тоже никого. Наверняка Луна гуляет по городу, чтобы не уснуть. Она давно хотела пройтись к Биг-Бену...
Забравшись на мост, я тяжело выдыхаю, облокотившись на опоры. Надеюсь, он выдержит груз моей чугунной души, или хотя бы увлечет за собой в Темзу, на спокойное зеленое дно...
Я запускаю руку за пазуху, достаю красную коробочку. Открываю — два золотых ободка будто смотрят на меня, как чьи-то глаза — в очках... Черт!
Размахнувшись, я запускаю несчастливые кольца в Темзу. Пусть теперь водяные черти устраивают свадьбы с ними, я же их и в руках держать не хочу! Проклятая девчонка — неужели за все хорошее, что мы пережили, я не заслужил хотя бы искренности?!
Меня мутит и шатает: приходится крепко держаться за поручни, чтобы не вывалиться вслед за кольцами. Желудок делает кульбит — я перегибаюсь через опору, и выпивка летит все к тем же водяным чертям...
— Не прыгай! — слышу я сзади и чуть не теряю равновесие от неожиданности.
Через какое-то мгновение меня за талию обхватывают чьи-то руки.
— Не прыгай, не прыгай, пожалуйста...
Разворачиваюсь в кольце рук — снизу вверх на меня полусумасшедшими глазами смотрит Лавгуд. Смотрит и стискивает все сильнее, пытаясь отвести от опасного края. Комок встает в горле — милая Луна, единственное на свете существо, которому небезразлично, упаду ли я в Темзу по пьяни.
— Ты была права, девочка, — я осторожно кладу ладонь на макушку Луны, промахнувшись с первого раза. — Там, в кабинете. Только не Лили — дура. Это я — дурак.
— Она тебя обидела? — шмыгает носом Луна, не отпуская, а напротив, прижимаясь все сильнее и осторожно поглаживая по спине узкими ладошками.
— Изменила.
Луна прижимается щекой к груди, плечи ее вздрагивают.
— Эй, — я осторожно приподнимаю ее лицо. — Что за слезы?
— Ты же не можешь плакать, — всхлипывает Луна. — Я помогу.
— Откуда же ты взялась такая... — мой горький смешок звучит страшно в ночной тишине. — Ни капли эгоизма.
Наверху глухо рокочет. Луна всхлипывает, уткнувшись мне в грудь и царапая щеки пуговицами моей куртки.
— Не прыгай, пожалуйста, — как заведенная, повторяет она. — Или давай вместе.
— Зачем вместе, глупенькая?
— Чтобы тебе не страшно было! — с отчаянием выкрикивает Луна, хватая меня за запястья.
Я только вздыхаю, поглаживая ее по спутанным волосам.
— Я не собирался прыгать, я выбросил обручальные кольца, а потом мне стало плохо. Прекращай плакать.
— Что?
— Ты не виноват, — скороговоркой выпаливает Луна. — Она просто любит лилии.
— А я — старый корявый пень, так? — усмехаюсь я.
Луна вжимается лицом в мое плечо и тихо, так, что я даже не сразу разбираю, говорит:
— Нет. Ты кактус.
— Что за глупости, — фыркаю я. — Какой я... Черт...
"Северус, мне не нужен этот кактус!" — встает в ушах высокий голос неверной подруги, но сразу же его перекрывает другой, тихий и смущенный: "Кто-то же должен любить кактусы".
Черт.
Черт.
Почему я никак не привыкну, что Луна не говорит ни о чем прямым текстом???
Так вот, значит, как. Кактус. Черный, колючий кактус. Обиженный жизнью огурец, замерший между сном и явью в своем горшке. Торчит он и торчит в кадушке, покрывается пылью и иногда достает своими иголками пробирающуюся по подоконнику кошку, которая, в общем-то, ему совсем не мешала, просто подвернулась...
Значит, кактус...
— Я не заслужил, мисс Лавгуд...
— Это для тебя стихи были, — скороговоркой выпаливает Луна, пряча глаза.
Моя рука, перебирающая светлые волосы, так и замирает над ее головой.
— Какие... те самые стихи?
Внезапно мне все становится совершенно ясно: Луна не оговорилась, когда протягивала мне сегодня якобы лишнюю веточку лилий. Только сейчас мне понятен масштаб ее трагедии — когда твое, родное, жестокой ногой топчут в живое мясо... Она смотрела на разлетевшиеся страницы тетради, как на погибшее живое существо. Вот почему она ушла из института. Не из-за меня. Из-за нее.
И она продолжала срезать для Лили цветы... Нет, не для Лили! Она делала это для меня.
Слова застревают в горле — над головой гремит, а потом будто кто-то отворяет небеса. На нас обрушивается ливень, Луна тоненько взвизгивает.
— Черт...
Я сдираю с себя грубую куртку и заворачиваю девочку в нее. Потом протягиваю руку:
— Побежали. Быстрее.

* * *
— Сейчас приедем, сейчас... — я бросаю встревоженный взгляд за спину, на распластавшуюся на заднем сидении Луну.
Тот ливень, под который мы попали вместе, был для Луны роковым — хоть мы быстро добрались до магазинчика и напились горячего чая, Луна все равно заболела. Первые два дня она храбро выходила на работу, не обращая внимания на температуру, но потом я просто нашел ее на полу без сознания.
— А как же розы? — спросила она, не открывая глаз, пока я заворачивал ее в куртку и грузил в машину.
— Если ты сейчас поймаешь воспаление легких, твои розы будет некому выращивать, — мрачно ответил я, заводя мотор.
Поскольку я ничуть не врач, решаю отвезти ее в клинику. Тамошние кудесники обязательно помогут — несколько дней в стационаре, и все наладится... Господи, да почему же на мою голову постоянно сваливаются больные женщины?
Держа Луну на руках и периодически матеря не слишком здоровую спину, я вбегаю в приемное отделение и устраиваюсь на ближайшем диванчике — до смотровой я ее точно не дотащу.
— Позовите врача! — я тянусь к первому же человеку в халате, проносящемуся мимо. — Доктора позовите! Да черт возьми, кто-нибудь может позвать врача?
— В операционной все, — доносится с соседнего диванчика. — Авария крупная в центре. Ждите, подойдут.
— Да сколько ждать-то? — я оборачиваюсь на голос.
— Я уже час сижу, — раздраженно отвечают с другого диванчика. — И ты посидишь.
Устав ждать, я наугад хватаю первого же медика, семенящего куда-то с уткой.
— Вы врач?
— Медбрат, — с чувством собственного достоинства произносит лекарь, пряча утку за спину.
— Посмотрите девочку, пожалуйста.
— Безобразие! — шумно возмущается очередь. — Мы, между прочим, с острой болью...
— А я, между прочим, с девчонкой без сознания! — рявкаю я, сделав такое лицо, каким обычно пугаю студентов на экзаменах.
Очередь впечатляется, медбрат, успевший куда-то отволочь утку, присаживается рядом и очень осторожно кладет два пальца на запястье Луны, прислушиваясь к пульсу.
Визг, который издает очнувшаяся Луна, бьет по ушам не хуже сирены. Отпрянувший от неожиданности медбрат едва не падает с диванчика. Я зажимаю Луне рот и охаю: маленькая поганка впивается зубами мне в ладонь. В конце очереди, разбуженный визгом Луны, начинает плакать ребенок.
— Успокойся! — я встряхиваю Луну за плечи, не понимая причин истерики. — Это всего лишь осмотр!
Куда там! Луна даже сквозь мою ладонь умудряется голосить так, что периодически пробегающие по коридорчикам врачи останавливаются, недоуменно посматривая на странную пациентку.
— Простите, — торопливо извиняюсь я, краснея и одновременно пытаясь угомонить Луну. — Мы уже уходим. Правда, Луна? Успокойся. Все хорошо.
— Подождите.
Медбрат быстро расстегивает халат и стягивает, пряча за спину. Едва белый комок исчезает из поля зрения Луны, бьющий по ушам крик смолкает. Девочка снова проваливается в бессознательное состояние. На кончиках ее ресниц блестят капли слез.
— Она просто боится врачей, — выдыхает медбрат с облегчением. — Вот и вся проблема.
Очередь гудит, как пчелиный рой, пока эскулап осматривает Луну. Она больше не кричит.
— Температура, конечно, высокая, и хорошо бы сделать укол...
— Я сам сделаю, — перебиваю я медбрата. — Только скажите, какой.
— Минутку, я посоветуюсь с доктором.
Медбрат скрывается в смотровой и через несколько минут вылетает, держа в руке бумажку.
— Я постарался написать как можно понятнее, — сконфуженно говорит медик, засовывая бумажку мне в карман. — Доктор сказал, что можно лечиться дома, но, если станет хуже...
— Спасибо. Будем лечиться дома.
Медбрат настолько любезен, что предоставляет нам с Луной кресло-каталку, помогая добраться до машины. Вот же радости привалило: Луна боится врачей. Главное — белого же халата химика не боялась, а врачей боится. Да еще так, до истерики. Интересно, чего еще я о ней не знаю? Какие сюрпризы предстоят?
Надо отвезти ее домой, пусть лечением занимается отец. Наверняка он привык к таким сценам, воспитывая деточку один...
— И чего мне спокойно не жилось? — вздыхаю я, в который раз за день заводя мотор.
Луна сопит на заднем сидении всю дорогу. Сопит спокойно.
Это уже хорошо.

@темы: Лунные лилии

---

Я тут взялась за третью часть, так что...

Вообще я фанфики тут не выкладываю. Но этот - больше, чем просто фанфик. Я не знаю, как объяснить, но...
Мне почему-то хочется, чтобы "Лилии" прочитало как можно больше людей.
Поэтому я нарушу свои традиции. Я выложу первые две части и буду выкладывать третью. Это только с этой серией.

Лунные лилии
Автор: O_Ossus totalus
Бета: Птица Элис (miss_Alice)
Фандом: Гарри Поттер
Пейринг: Северус Снейп/Лили Эванс
Северус Снейп/Луна Лавгуд
Рейтинг: R
Жанр: немагическая AU
Размер: миди
Статус: закончен

Саммари

Ароматом лилий южных
Влажная земля полна -
Сон меня в объятьях кружит
И целует в лоб луна.
На костре сгораю снова,
Прикасаясь к волосам -
Ты рисуешь электроны
И летаешь по ночам.
Плачет бледно-серой краской
Кисть на старое окно.
Ты выдумываешь сказки -
Мне в них верить не дано.
Я боюсь тебе присниться:
Ничего не говори.
Птицы, мы с тобою - птицы,
Десять крыльев на троих.

От автора: Возрасты героев не соответствуют канону: Северусу примерно 35-36, Луне 18, Лили около 21.
видео к фанфику www.youtube.com/watch?v=mBanrB3PL9I&feature=you...



Глава 1

Распростерла над городом ночь необъятные древние крылья,
И просыпались первые звёзды в прорехи на старом плаще.
У меня в саду за окном распустились лунные лилии,
И мне стало отчетливо видно скрытую сущность вещей.
(c) Fleur

Я обвожу аудиторию долгим, тяжелым взглядом. Согнулись над листочками, замерли — зеленые от страха. Еще бы — я всю ночь эту контрольную специально под них составлял. Одна скоро ручку сгрызет в ноль, недаром передние зубы такие длинные: грызет, но строчит. Ага, строчит — одна из всех. Мальчишка на последней парте левого ряда скоро в обморок свалится. Не видел я, чтобы он хотя бы дотронулся до бумаги. Уволюсь, уволюсь к чертовой матери, послал же Бог студентов-имбецилов, не могут экзотермическую реакцию отличить от эндотермической! Стоит один у доски, трясется: с места хохмить — язык длинный был, зато за двадцать минут едва вспомнил формулу соли Мора. И в самом деле, чему их всех в школе учат? Стоило показать наглядно одну простейшую реакцию, которую примитивно обзывают "вулкан", так эти... дети посмотрели на меня так, будто я вызвал дьявола из недр ада. Уволюсь. К чертовой матери уволюсь. Вот допишет Лили курсовую, получит диплом, и мы уедем вместе, куда глаза глядят. Хватит с меня косых взглядов в коридорах и перешептываний за спиной: сорокалетний старый пень живет с юной девочкой, да еще и собственной студенткой! Разве я не вижу, что Лили нервничает, что отстраняется от меня, если мимо идет один из моих коллег? Год прошел, а девочку так затюкали, что она до сих пор стесняется лишний раз руку поднять у меня на занятии, чтобы, не дай бог, не обвинили в чем... Хватит. Хорошие химики везде нужны — мы с Лили не пропадем. А эти неучи...
— На следующем занятии — зачет, — отрывисто говорю я, с удовлетворением наблюдая, как побледнела группа. — Вопросы раздаст староста. Староста, встать!
На самом последнем ряду начинается копошение.
— Да что вы там, заснули? — рявкаю я.
Голова болит. Как же у меня от них болит голова... Девчонка вскакивает, опрокидывая стул, и сама покачивается назад. Раздается треск ткани, и сразу же — смешки.
— Платьем зацепилась, — хихикая, объясняет ее соседка.
Староста, краснея, пытается приладить оторвавшийся от подола лоскут так, чтобы не видно было никаких стратегически важных мест. Смешки становятся громче, мальчишки демонстративно стараются заглянуть ей под подол... Я стискиваю виски ладонями: умственно отсталый курс, ей-богу, уволюсь к черту!
— Молчать, — я обвожу класс своим фирменным леденящим взглядом.
Лили говорит, что после такого взглядя ей всегда хотелось прикинуться остолбеневшим сусликом — не говорить, не двигаться и не дышать. К сожалению, у нее уже выработался иммунитет, и когда Лили приходит ко мне в кабинет и умильно просит помочь с завтрашней контрольной, никакой взгляд не помогает, даже самый суровый. Приходится вздыхать и писать на ее тонком, шелковом запястье ответы на тест, и все равно Лили умудряется сделать несколько ошибок — скорее всего, чтобы отвязаться от бешено завидующих одногруппников. А иногда еще и списывать дает, поганка, особенно этому, Поттеру, чтоб его...
— Вопросы раздадите на последней паре, — я прохожу к парте старосты и кладу перед ней стопку бумаг.
А она существенно платье разодрала — в лохмотья почти. Кусок вырванной с мясом ткани намертво защемлен испорченной ножкой стула. Кутается в остатки сарафана, пытается ноги прикрыть, а мальчишки смехом давятся — наверняка на рекреации задразнят до слез. Первокурсники все такие злые после школы...
— Свободны, — после этого слова недотеп просто сдувает со своих мест.
Сразу же после того, как первокурсники вылетают из класса, заглядывает Лили. Или я стал на старости лет излишне сентиментален, или воздух и вправду наполняется запахом лилий — рыжих, нежных, наглых южных лилий...
— Добрый день, профессор, — игриво улыбается Лили, проводя пальчиками по моему столу и бесстыже усаживаясь прямо на него.
Вот не надо было ей этого делать: пробирка с одним из реагентов опрокидывается прямо на белый химический халат. Он мгновенно вспыхивает, Лили в ужасе взвизгивает и мечется по кабинету, пытаясь сбить пламя, но безуспешно. Схватив тряпку, которой стираю с доски, я перехватываю мечущуюся Лили и сбиваю пламя. Та, едва огонь перестает пожирать ее одежду, мрачно стягивает с себя халат:
— Отлично...
На новой юбочке, на которую она еще вчера потратила всю месячную стипендию, теперь красуется пятно копоти.
— Я же говорил — не лезть на столы! — рявкаю я, не удержавшись. — Третий курс! Магистратура скоро!
Лили не отвечает — размахивает обгорелым халатом, чтобы разогнать дым. Удача, что не сработали автоматические систе...
Дождь из противопожарной системы окатывает весь класс. Лили приседает, прикрываясь все тем же халатом. Я пытаюсь спасти бумаги. С задней парты раздается тихий жалобный писк:
— Вопросы!
Черт, я забыл про Лавгуд... Отлично. Все бумаги, что я ей вручил, погибли. Хорошо, что у меня на флешке запасной документ...
— Ты что здесь делаешь? — излишне резко спрашивает Лили, обернувшись на звук.
Девчонка бледнеет: наверняка уже наслышана, что эта рыжая бестия с живым зеленым взглядом — пассия вредного, старого, злобного химика.
— П-п-платье... — заикаясь, говорит Лавгуд.
— Иди сюда, — меняет гнев на милость Лили. — У меня были в сумочке иголка с ниткой...
Вручив девчонке катушку, Лили выпроваживает ее за дверь, закатывает рукава и помогает мне убираться. Закончив, она залезает на парту и растягивается на ней, раскинув руки:
— Какой был ужасный день...
Она взахлеб рассказывает обо всем подряд, а я, забыв о мокрой тряпке на полированном столе, любуюсь ей — рыжая, как солнце, чистая, свежая и... моя. Невероятно. Просто невероятно. Она — моя.
Когда все это между нами закрутилось, я уже и не помню. Хохотушка-второкурсница с наглым язычком, умная, всегда радостная, будто брызжущее светом солнце. Как она бойко рассказывала о свойствах альдегидов, как рисовала на доске широкие, сложные схемы, лишь иногда сбиваясь и стирая неточности облизанным пальцем. Я ловил себя на мысли, что все чаще спрашиваю ее, чтобы после трудного, нудного урока мои уши отдохнули... Вместе с глазами. Постепенно это переросло в болезненную одержимость... Как же я хотел хотя бы прикоснуться, но останавливал себя: ты что, Снейп, она же совсем еще ребенок. Не пропадать южной лилии в объятиях корявого пня...
Это безумие продолжалось, пока однажды Лили не осталась после пар, не закрыла на щеколду дверь и не поцеловала меня, всего одним жестом утвердив свои на меня права. Более я сопротивляться не смел.
— Я устала, Северус, — тихо говорит она, прикрыв глаза. — Поехали домой? Я ужин приготовлю...
Когда я помогаю Лили сесть в машину, я ловлю на себе взгляд чьих-то глаз, но когда оборачиваюсь, уже не вижу никого.

* * *
День не заладился с самого утра — по пути домой мы попадаем в гигантскую пробку. Машины, машины, машины вокруг: стоят, гудят, кто-то скандалит на обочине, полисмены растаскивают передравшихся хозяев Тойоты и красавца-джипа, перекрывшего из-за проколотой шины половину пути. Лили скучает и уже десятую минуту красит ресницы, поворачиваясь то так, то эдак, чтобы видеть себя всю в маленьком зеркальце пудреницы.
— Ты — не Том Сойер, а твои глаза — не забор, — не сдерживаюсь я.
Лили удивленно хлопает огромными чернющими ресницами. Из-за обилия туши они даже слипаются.
— Что?
— Говорю, перестань малеваться. Во всем должна быть мера.
— Северус, не зуди, — отмахивается Лили, снова принимаясь за макияж. — Это сейчас модно, тебе не понять.
— Куда мне, — не сдерживаюсь я. — Я же старый пень. Или как там меня назвала твоя подружка Макдональд?
— Мэри ляпнула, не подумав, а ты за это снизил ей балл на контрольной.
— Умоляю тебя, — фыркаю я, перестраиваясь в соседний ряд — движение наконец-то пошло. — Если бы она не рисовала на полях вместо того, чтобы описывать взаимодействие диена с диенофилом, я бы поставил ей как минимум "B".
— Ты бы поставил, — бурчит Лили. — Как же.
— Что???
— Ничего, родной, — улыбается Лили и лезет целоваться.
В результате я не только чиркаю шиной по поребрику, едва избегая встречи с фонарным столбом, но и оказываюсь весь в липкой дряни, которую современные девицы называют блеском для губ.
— Лили, ради всего святого, вынь химию и учи, иначе живыми мы точно не доедем! — рычу я, молясь, чтобы моих маневров по дороге не заметили полисмены.
Лили замирает на своем сидении, и только через десять минут решается хихикнуть:
— Ты весь в розовом блеске. С блестками.
— Переживу, — коротко шиплю я, сворачивая во двор.
Весь вечер Лили ведет себя тише воды, ниже травы — готовит вкуснейший ужин, прибирается в доме, весело напевая модные писклявые песенки современных "музыкантов", которые я, к слову, не перевариваю, корпит над тестом к завтрашней контрольной по математическому анализу. Когда я незаметно для нее вхожу в спальню, Лили сидит на кровати, скрестив ноги, недвижимо замерев над тестом. Не ново — Лили презирает широкий дубовый стол, который я приобрел в кабинет, и занимается прямо на кровати, не первый раз пачкая простыни своими фломастерами и "выделителями". Рыжие волосы, которые не может удержать ни одна заколка, рассыпались по плечам и еле заметно сияют в свете ночника. Подавляю в себе желание запустить в эти волосы пальцы и зарыться в них лицом: они всегда пахнут "Дикой лилией", любимым шампунем Лили — странный микс горького и сладкого ароматов. Лили всегда смеется, когда я играю ее волосами, и ругается, что после моих рук ни одна расческа их не берет.
— Глаза испортишь, — говорю я, включая верхний свет.
Лили испуганно оборачивается. Так вот оно что! Все это время, пока я думал, что Лили усердно занимается, она наводила марафет! И на одеяле не ручки-тетрадки разбросаны, а внушительный женский арсенал блесков, помад, теней, пудр, флакончиков, скляночек, пузырьков, притирок, кремов и прочей чепухи. Теперь не только ресницы напоминают частокол — теперь еще и на веках нарисованы стрелки, и лицо напудрено, и губы вымазаны красной густой субстанцией. В ушах висят тяжелые серьги-кольца, на шее — золотая цепочка.
— Ты куда это... собираешься? — осторожно спрашиваю я, боясь сорваться и лично потащить Лили в ванную, чтобы не макнуть случайно пять раз в раковину, пока вся эта дрянь не поплывет цветными разводами.
— На дискотеку, — пожимает плечами Лили, спешно собирая батарею косметики в чемоданчик. — Мэри должна зайти через десять минут. Северус, ты ложись спать, ты же собирался пораньше, завтра вроде зачет у первокурсников?
— Ты мне зубы не заговаривай, — цежу я, вцепившись в косяк до ломоты в пальцах. — Ты никуда не пойдешь.
— Вот еще, — фыркает Лили, вскакивая и распахивая дверцы шкафа. — Почему бы мне не пойти? Приведи хоть один достойный аргумент.
— Потому, что на улице ночь, а тебе завтра в институт!
— Мэри меня подкинет, не волнуйся.
Лили скрывается в ванной и через пять минут выскакивает, поправляя юбку. Хочется схватиться за сердце — она же клялась не надевать ничего подобной длины на улицу! "Только в спальне, дорогой, только для тебя"!
— Это что ты напялила? — я перехватываю Лили за запястье и подцепляю пальцем бретельку. — Ты сейчас одетая или раздетая?
— Северус, не строй из себя ханжу, — Лили пытается вырваться, но я держу крепко. — Тебе же нравится эта юбка.
— Когда ты в ней по дому ходишь — очень.
— Ну так я и буду дома! У Мэри.
— Ты никуда не пойдешь, — повторяю я, и в этот момент в дверь звонят.
Целую минуту мы смотрим друг на друга, яростно борясь взглядами.
— Пусти руку, мне больно, — спокойно говорит Лили.
Конечно, после этой фразы я мгновенно отпускаю хрупкое фарфоровое запястье. Лили долго смотрит на просвечивающие голубоватые венки, потом спокойно отодвигает меня и проходит к лестнице.
— Лили!
— Северус, успокойся! Я молодая девушка, я должна выходить в свет!
— Где ты видела свет в одиннадцать вечера?
— Признайся, ты просто ревнуешь! — надувается Лили, открывая дверь и обнимаясь с Макдональд. — Мэри, милая, заходи, я сейчас причешусь и пойдем.
— К кому это? — в первый раз в жизни я плюю на воспитание, на постороннего человека в доме.
— К Джеймсу.
— Ах, к Джеймсу, — голос даже садится, так я зол. — К Поттеру. Он что, тоже будет там?
— Как же без него? — Макдональд выдувает огромный пузырь из жвачки и шумно втягивает его обратно. — Джеймс — душа любой компании и очень красивый мальчик.
— Ах, тебя на мальчиков потянуло, — приподнимаю бровь я.
Лили стоит у зеркала в прихожей и расчесывает свои рыжие кудри. Сейчас мне хочется не благоговейно нюхать ее локоны, а хорошенько оттаскать за них, чтобы и думать забыла про дискотеки, тусовки и... Поттера. Чертова Поттера, черт его дери — я вижу, как он на нее облизывается! Неужели Лили права, и я просто ревную? Она же... со мной... Хотела бы к Джеймсу уйти — ушла бы... Так?
— Мэри, помоги, — кивает Лили подруге — та встает у нее за спиной и принимается плести замысловатые косички. — Северус, родной, успокойся. Это просто тусовка.
— Хотя бы умойся!
— Чтобы весь вечер быть серой мышью и сидеть в углу? — фыркает Лили, хватая ключи. — Нам некогда. Северус, ты мог бы помочь с контрольной профессора Вектор? Я уже не успею.
— О, я помогу, — обещаю я, пытаясь улыбаться.
Видимо, мое лицо искажает жуткая гримаса, потому что Макдональд, пятясь от меня спиной, спотыкается о коврик и едва не сносит вешалку. Я захлопываю за ними дверь и, глубоко вдохнув несколько раз, иду искать тест.
Я помогу.
Так помогу, что...
Сначала мне хочется порвать тест в клочья, так что приходится еще подышать, стоя у раскрытого настежь окна. Темень на улице, хоть глаз выколи — куда пошла? Дома не сидится? Или уже просто противно ложиться в постель со стариком?.. Хотя Лили никогда не отказывала мне, и частенько соблазняла даже тогда, когда я или не хотел, или был слишком уставшим. Что только находит...
Но проучить надо. Хватит уже потакать всем ее капризам, Снейп, ты — взрослый человек, а поступаешь, как пятиклассник, которому красивая девочка доверила понести рюкзак.
Я сижу над тестом допоздна.

* * *
Утром я впервые за долгую жизнь проспал. Подскакиваю на кровати от острого чувства неправильности, хватаюсь за будильник — до занятий час. Черт побери! Расслабился ты, Снейп — привык просыпаться от аромата свежесваренного кофе и поцелуя ласковых губ. Постель рядом не смята, но рюкзака у самых дверей нет. Замечательно! Значит, Лили вернулась, схватила сумку и умчалась в институт, не разбудив меня?
В ярости швыряю будильник о стену. Неубиваемый механизм продолжает бесстрастно тикать на полу.
От кофе и тем более завтрака приходится отказаться. Какой завтрак, если приходится метаться по дому, собирая бумаги в институт? Я едва успеваю выпить воды, прыгаю в автомобиль и влетаю в кабинет ровно за минуту до звонка. Шушукающиеся первокурсники мгновенно выпрямляются, как по команде "смирно", и только белокурая староста продолжает мерно покачивать головой и выделывать руками кренделя в воздухе.
Раздается осторожный, прямо-таки вопросительный смешок.
— Мисс Лавгуд, вы здоровы?
Сосед по парте пихает Лавгуд в бок локтем и выдирает из ее уха наушник. Та открывает глаза, ойкает, съеживается, прячет плеер и складывает руки на парте, как примерная девочка.
— Встать! — рявкаю я ей, намереваясь как следует отчитать.
Видимо, мне нужно было уточнить, кого я поднимаю, потому что вскакивает вся группа, судорожно вытягиваясь в струнку. Лонгботтом, пухловатый и неуклюжий парень, зеленеет, когда я встречаюсь с ним взглядом, и несколько раз безуспешно пытается сглотнуть. Интересный экземпляр — я привык, что меня ненавидят и боятся, но Лонгботтом трясется всегда так, будто я не просто злобный профессор, но сам дьявол из Ада. Профессор Трелони, ведущая психологию, как-то рассказывала мне, что на вопрос: "Невилл, чего ты боишься больше всего на свете?" Лонгботтом выдал: "П-п-профессора Снейпа". Рассказывая об этом, Трелони так укоризненно на меня смотрела, будто ожидала, что я сейчас побегу извиняться перед бедным обиженным студентом, который на прошлом занятии полчаса искал хлор среди инертных газов.
Очнувшись, понимаю, что группа все еще строит по струночке, хотя от начала пары прошло уже десять минут.
— Сели, — мрачно командую я. — Не вы, Аббот. К доске.
Голова болеть начинает уже после третьего студента. Я практически не слушаю, что за чушь они несут. Если весь этот бред пропускать через себя, так идиотом недолго стать. Более-менее связно отвечают только Малфой, которому не учить не позволяет старая дружба его папеньки со мной, и Забини, талантливый темнокожий юноша, в начале семестра внятно выговаривавший по-английски лишь "здравствуйте" и "извините". Лонгботтом, выйдя к доске, вообще на пятой минуте покорно приносит мне зачетку — дескать, ставьте D. Лишь ценой необыкновенных усилий мне удается вытянуть его на слабенькую С — и то потому, что с перепугу Лонгботтому удается вспомнить про опыт "вулканчик" и худо-бедно описать.
— Лавгуд.
Молчание.
— Лавгуд!!!
— Луна опять музыку слушает, — ябедничает отмучившаяся Паркинсон, обмахиваясь зачеткой. — Лонгботтом, тряхни ее.
Лонгботтом, краснея, выдергивает наушник из уха Лавгуд и кивает на меня. Девчонка краснеет и подскакивает, опрокидывая стул. Малфой изнемогает, зажимая себе рот, чтобы не засмеяться. Лавгуд кидается поднимать стул и чуть не сносит парту.
— Мисс Лавгуд, еще минута — и...
Девчонка в мгновение ока оказывается у моего стола.
— Тяните билет, — киваю я на разложенные листочки.
Лавгуд с выражением полной серьезности на лице расстегивает цепочку на шее и снимает странного вида кулон, напоминающий оранжевую редиску. Потом долго водит редиской над билетами, не обращая внимания на задушенные смешки одногруппников. Я прикрываю глаза в изнеможении — еще одна. Мало мне было, когда в прошлом году один особо умный третьекурсник притащил на экзамен живого енота?..
— Вы выбрали, мисс Лавгуд? — терпеливо, как у душевнобольной, спрашиваю я.
— Да, сэр, — Лавгуд вытягивает одну бумажку, заглядывает туда и выражение ее лица меняется с безмятежного на ошарашенное.
— Не тот билет, мисс Лавгуд? — сочувственно спрашиваю я, даже не пресекая стоны счастья с последних парт.
— Н-не...
— Тогда тяните еще один, — я придвигаю к девочке пачку билетов.
— А можно? — поднимает на меня счастливые голубые глаза Лавгуд.
— Редисочкой не забудьте поводить, — любезно советую я.
Малфой, хрюкнув, сползает под стол. Лавгуд на полном серьезе снова водит редиской над билетами, теперь еще и шепча неведомую чушь себе под нос. Тянет билет.
— Виды химических реакций, — робко озвучивает Лавгуд.
— Рассказывайте.
— В подземной келье, мал и звонок, взращенный проклятым трудом, живет уродливый цыпленок, рожденный старым петухом. Его высиживала жаба, кормили прелою землей... — вдохновенно начинает девчонка.
— Стоп-стоп, — я сжимаю виски ладонями. — Что за чушь вы несете?
— Так вы же не дослушали, профессор, — наивно смотрит на меня девчонка. — Там о химических реакциях будет.
Я обрушиваюсь на стул и прикрываю глаза: держись, Снейп, сейчас Лавгуд закончит пороть ахинею, поставишь ей заслуженное D и пусть потом пересдает кому угодно.
— В подземной келье, мал и звонок, взращенный проклятым трудом, живет уродливый цыпленок, рожденный старым петухом. Его высиживала жаба, кормили прелою землей — чтоб после смерти страшной стал он, свой хвост глотающей змеей. Добавить в пепел рыжих крови, когда засохнет — растереть... А золото? Спросить любого, чтоб долго жить и не стареть, богатств никто не пожалеет. Чтоб растянуть земной свой срок, все врут, воруют и звереют. За блеклый серый порошок...
Паркинсон активно бьет Малфоя по спине, стараясь выбить из его горла смешинку. Ничего не понявший Забини тоже скалит белоснежные зубы — за компанию. Им смешно, а мне хочется встать и...
— Давайте зачетку, мисс Лавгуд, — говорю я очень серьезным и скорбным голосом.
Видимо, по выражению моего лица Лавгуд о чем-то догадывается, потому что прижимает зачетку к груди и мотает головой.
— Не задерживайте остальных, мисс Лавгуд, — теряю я терпение. — О дате пересдачи я сообщу вам позже.
— Не надо, профессор, — умоляюще шепчет Лавгуд. — Не ставьте...
— За такой ответ вам и D за счастье будет, — я требовательно протягиваю руку.
— А как же... Опыт?
— Я уже достаточно понял о ваших способностях.
Лавгуд, не слушая, кидается к широкому столу, на котором я еще со вчерашнего дня приготовил реактивы, хватает колбу с серной кислотой и выливает туда полный пузырек дистилированной воды. Я не успеваю даже крикнуть ей, чтобы поставила на место — начинается реакция, из колбы веером летят брызги, которые попадают девчонке на руки. Она роняет колбу — та разлетается, обжигающие капли попадают на ее халат и голые ноги: Лавгуд даже на зачет не удосужилась надеть брюки.
Девчонка просто стоит и молча смотрит, как ее кожу разъедает. Когда я хватаю Лавгуд за плечо и разворачиваю к себе, по ее лицу ползут слезы.
— Быстрее, — дергаю я Лавгуд к лаборантской. — Надо смыть. Лонгботтом, сбегайте за мадам Помфри!
Пока я смываю с кожи апатичным сусликом застывшей Лавгуд кислоту, приходит мадам Помфри и, бегло осмотрев, забирает девчонку в медпункт. Почти машинально выведя в зачетке D, я выгоняю из кабинета недотеп-первокурсников и беру с ее парты оставшуюся одиноким островком тетрадь. Бегло перелистываю ее — ни одной записанной лекции! Одни рисунки: единороги, таинственные круглые существа с драконьими крылышками и пчелиными жалами, смешные пузатые бегемотики... На самой последней странице обнаруживается стишок:

В порыве страстного броженья
Я окисляюсь от тоски,
Душа не выдержит давленья
И разорвется на куски.
Мне нет покоя в этом мире,
Бессильна воля, как азот.
И как аш два эс о четыре
Любовь мне сердце жжет и жжет...

Стих заключен в рамочку из формул, а рядом пририсован нежно целующий свой единственный электрон водород.
— Нда, — я закрываю тетрадь и откладываю в стол. — Пошла бы на литературный — куда меньше проблем было бы и мне, и ей. Жаль.

Глава 2
Зачет выматывает настолько, что около часа я просто сижу с закрытыми глазами в кресле и, кажется, засыпаю. Открыв глаза, от неожиданности отшатываюсь — передо мной на столе, скрестив ноги, сидит Лили.
— Сколько раз я просил не лазить на стол? — по привычке бурчу я.
Лили улыбается невинной и извиняющейся улыбкой, складывая руки на коленях.
— Я проверила — на столе нет никакой самовозгорающейся гадости.
— И ты — моя студентка, — прикрываю я глаза ладонью, пока внутри нарастает какая-то иррациональная нежность.
— Я еще и твоя подружка, — Лили хлопает глазами. — Северус, ты же не слишком на меня обиделся за вчерашнее?
— За то, что ты обсуждала меня с Макдональд, или за то, что ты всю ночь шлялась черт знает где? — педантично уточняю я.
Лили вскакивает со стола:
— Ты все равно меня не отпустил бы! Когда ты, наконец, поймешь, что мне скучно взаперти??? Северус, ты ужасный!
— Глаза твои видели, что брали, — я тяжело поднимаюсь и начинаю стирать с доски.
— Я не в том смысле! — следует возмущенный оклик. — Ты сутками сидишь в своих лабораториях, что-то пишешь, с кем-то созваниваешься. Учебные планы, метрики, разработки — у тебя всегда есть, чем заняться! А мне что делать? Матан зубрить сутками? Кстати, спасибо тебе за тест! Вектор меня всю пару у доски держала, отчитывала, как девочку!
— Тебе всего лишь стоило сделать тест самостоятельно, — пожимаю плечами я, не глядя на Лили.
Рыжеволосый вихрь прыгает мне на спину, обнимая и жарко целуя в ухо:
— Я же скучаю по тебе, любовь моя. Когда ты поймешь, что мне тебя не хватает? Что я без тебя не живу?
— Мы вместе живем, — напоминаю я, но время обижаться безвозвратно потеряно.
Как можно обижаться, если тебе так нежно дышат в шею, если маленькие руки пробираются под рубашку, расстегивая мелкие пуговицы, и гладят, согревая своим теплом? Я всей спиной ощущаю ее жар, нежность — аромат "Дикой лилии" окутывает терпко-сладким одеялом, теплые влажные губы прикасаются к моей шее...
— Здесь не место... — хватает у меня сил напомнить, прежде чем я поворачиваюсь, сажаю Лили на стол и начинаю жадно целовать.
Удивительно, как эта девчонка действует на меня — с ней я всегда теряю голову. Обычно собранный и строгий с остальными людьми, с Лили держать внутренние щиты я не могу, просто не получается — аромат ее "Дикой лилии" разъедает их вмиг. Лили хочется целовать, Лили хочется носить на руках, баловать, греть, хочется гордиться ей, хочется... Хочется ее любить. Только ее.
— Лили, хватит... — я перехватываю ее руку, пробирающуюся мне в штаны. — Кто-нибудь может зайти. О нас и так идут слухи.
— Не страшно, — отмахивается она, прижимаясь губами к моей ключице. — Пусть себе болтают, главное, что ты мой, а я — твоя. Разве не так?
— Так, но...
— Я тебя хочу, — обжигающе шепчет Лили. — Прямо здесь. На этой парте...
— Так нельзя...
— Северус! — Лили больно щиплет меня за плечо. — Почему ты такой зануда? То нельзя, это нельзя — а как можно? В полнолуние, выпадающее на пятницу, тринадцатое, без света, под одеялом, через дырочку в ночной рубашке?
— Да ты сама первая не выдержишь, — парирую я, стараясь застегнуть ее кофточку на почти вырванную с мясом верхнюю пуговицу.
В ответ Лили дергает блузку так, что две пуговицы отлетают, дробно простучав по полу, потом впивается губами мне в шею — я досадливо морщусь: опять придется прятать засос.
— Да будь ты мужчиной, — шипит Лили, расцарапывая мне грудь. — Молодая, красивая женщина, с которой ты уже год живешь вместе, вынуждена тебя умолять о капле нежности!
— Здесь не место...
— Ты меня не любишь, — Лили вдруг оставляет посягательства на меня и отворачивается, пряча глаза. — Я для тебя только игрушка.
Я слышу первый всхлип. О, нет, только не это — только не слезы! Не выношу женских слез...
— Милая, послушай...
— Не ври мне! — хлюпает носом Лили. — У тебя кто-то есть. Признавайся, кто она? Глаза выцарапаю! Задушу стерву!
Ну, началось! Хочется рухнуть в кресло и закатить глаза — женская логика: сама придумала — сама обиделась. Теперь весь день будет дуться непонятно на что, а потом придет и сообщит, что прощает меня, и мне придется заглаживать вину, разыскивая ей в магазинах ее любимые лунные лилии — редкие цветы странного серебристого оттенка. Приходится подчиниться и все-таки сжать ее в объятиях, осторожно укладывая на парту. Любовь требует жертв, даже если эти жертвы может кто-нибудь увидеть...
Постепенно мне сносит крышу. Отзывчивая, требовательная, горячая — Лили просит все большего, и, кажется, простых поцелуев ей уже не хватает для счастья. Она заставляет меня расстегнуть на себе блузку, потом — по одному стащить полосатые гольфы. Я сам не замечаю, как оказываюсь без рубашки — ловкие ладошки стягивают одежду практически незаметно...
— Хочу прямо здесь... — стонет Лили, прижимаясь все сильнее. — Северус, один раз! Отпусти себя уже! Я тебя люблю...
Не успеваю я ответить, как в лаборатории что-то падает, и звучит тихое "ой". Я застываю, Лили подо мной съеживается испуганным комочком. Черт возьми... Неужели сплетники, которые распускают о нас грязные слухи, решили поймать ненавистного преподавателя на горячем? За такое могут и из института выкинуть... Лишь бы без фотографий. Лишь бы...
Подкравшись к двери лаборантской, я дергаю дверь на себя — и на пол летит не успевшая отпрянуть... Лавгуд!
— Что упало?
— Там...
Я прохожу в лаборантскую и... Боже, нет! Только не полный флакон нитрата серебра! Он же огромных денег стоит, полностью подотчетный! Ректор с меня за полный флакон шкуру спустит, а то и заставит на свои деньги покупать... И стоп. Что Лавгуд тут забыла?
— Вы что здесь делаете? — тяжело дыша, спрашиваю я, медленно зверея.
— Я... искала свою тетрадь... — лепечет девчонка.
— Так тщательно искали, что решили подслушать? — я больно впиваюсь пальцами в плечо первокурсницы, уже не контролируя себя. — Ваше неуемное любопытство, мисс Лавгуд, вас не доведет до добра, помяните мое слово! И будьте уверены, если я услышу хоть один смешок о нас с мисс Эванс в коридорах, я сделаю все, чтобы из института вас выкинули с волчьим билетом, вам понятно?
Стоит обмеревшим сусликом, как тогда, после брызг кислоты — только глаза на пол-лица, испуганные, больные. Сжалась под моим взглядом, дрожит... Так и надо ей! Наглая, бестолковая девчонка!
— Все успели рассмотреть, мисс Лавгуд? — шиплю я, хватаясь за рубашку. — Может, нам с мисс Эванс попозировать, а вы сами выберете лучший ракурс? Лили, прикройся!
Лили ловит мою рубашку и закутывается в нее. Лавгуд так и стоит недвижимо, смотрит на меня снизу вверх... И из ее огромных глазищ начинают течь слезы.
— Чего встала? — прикрикивает Лили, постепенно приходя в себя. — Иди, иди отсюда, и найди себе парня наконец, горемычная, может, перестанешь по кладовкам подслушивать! Хотя кому ты нужна, убогая, ты же с приветом, над тобой весь институт смеется, или ты не знала?
— Н-нет...
— Полоумная Лавгуд! — шипит Лили, вскакивая. — Полоумная! Брысь отсюда, вуайеристка несчастная! Северус, отдай ей тетрадь!
Я выхватываю из стола разрисованные "конспекты" и, не рассчитав бросок, швыряю к ее ногам. Листки с рисунками и стихами разлетаются практически по всему кабинету, страничка с целующим свой электрон водородом и странным признанием в любви опускается под ноги Лили. Та, не пожалев, наступает ногой на листок и рвет его в клочья.
— Ой, — Лили состраивает огорченную рожицу. — Порвалась. Северус, ты видел? Она порвалась! Как жаль...
— Дура! — подпрыгивает Лавгуд на месте, замахивается и запечатлевает на щеке Лили, в опасной близости с глазом, отпечаток ногтей. — Дура! Что ты наделала, что...
Нет, это уже всякие рамки переходит! Я хватаю Лавгуд повыше локтя и выпроваживаю из кабинета, не заботясь о том, что могу поставить синяк. Если Лавгуд расскажет ректору хотя бы о половине того, что видела и слышала, и Лили вылетит со свистом, и мне придется искать другую, не связанную с обучением работу. Я зол так, что готов придушить глупую любопытную девчонку, а учитывая то, что она ударила Лили...
— Вон пошла, — шиплю я, наклонившись к заплаканному лицу Лавгуд. — На мои занятия можешь не приходить.
— Профессор, — жалобно всхлипывает девчонка. — Я...
— Вон!!!
Я захлопываю дверь и устало сажусь на парту:
— Одевайся. Ничего не будет...
Лили, фыркнув, хватает с пола блузку:
— Замечательно, только я настроилась... Поехали домой.
— Возьми ключи, — я нашариваю их в столе и перебрасываю Лили. — Я задержусь допоздна. Может, нитрат серебра еще не весь погиб.
— Во сколько ждать?
— Не жди. Я позвоню, — я мимоходом целую Лили в щеку и ухожу в лаборантскую, спасать редкий реагент.
День не задался с самого утра...

глава 3
"Я завтра приеду. Не встречай, меня подвезут".
Вроде бы короткое СМС я перечитываю уже в сотый, если в не тысячный раз — месяц разлуки с Лили показался мне годом. В погоне за очередной призрачной теоремой, приветственно махнувшей хвостиком из-за угла, я все лето провел в душной лаборатории, пытаясь... В результате теорема оказалась лишь обманкой, я заработал аллергию на пыль, а Лили так и уехала отдыхать без меня. Одна. Совсем одна улетела в другую страну!..
Сначала я звонил каждый час — только для того, чтобы услышать, что она жива и здорова. После Лили стала сбрасывать звонки, а когда я стал донимать ее среди ночи, подняла трубку, довольно резко сообщила, что я ее достал своим постоянным контролем, и с тех пор ее номер был недоступен.
Сам виноват. Ну и что, что мои глаза не выносят яркого солнца, слезятся и болят? Ну и что, что кожа на жаре мгновенно сгорает, покрываясь волдырями? Разве было бы мне на солнечном пляже хуже, чем в школе? Дразнили вампиром, летучей мышью, Дракулой — до сих пор помню, как Мальсибер притащил в класс осиновый кол и в шутку попытался его вогнать мне в сердце. Под левым соском до сих пор не рассосался длинный рваный шрам — зря я дернулся в страхе, только сам себе рассадил плоть до ребер. Мальсибер чудом не добился желаемого. Но я сам виноват, как в той истории — не надо было вести себя, как сопливый нытик, — так и в этой — стоило плюнуть на реактивы, купить много крема от загара и солнечные очки, и все-таки поехать.
Телефон вибрирует, опасно зависнув над краем стола. "Хочу лилий", — и все. Боже, опять разыскивать ее драгоценные серебристые лунные лилии по всем магазинам — цветок настолько редкий, что порой его найти просто невозможно. И угораздило же Лили влюбиться именно в этот сорт лилий! Обычные белые она уже не воспринимает, а при виде цветных сортов фыркает и пренебрежительно обзывает их "отстоем".
Что ж. Как говорил мой отец в те редкие моменты, когда пивной дурман отпускал его из крепких объятий — "бери ключи, мотай в магазин". Я завожу машину и еду в самый крупный цветочный магазин Лондона — искать чертовы лунные лилии, чтоб они неладны были.
Да, я как знал — ни в одном из цветочных магазинов, даже там, где продавались редкие тропические орхидеи за цену, сравнимую со стоимостью полного флакона нитрата серебра, не было лунных лилий.
— Черт, — я устало облокачиваюсь на прилавок, узнав, что и в этом магазинчике желаемого я не куплю. — Где же их искать?
— А зачем искать? — удивляется молоденькая продавщица, ловко подхватывая колючий розовый букет и обвивая его ленточками. — Лунные лилии теперь продают только в одном магазинчике Лондона, том, что рядом с Миллениум Бридж.
— Раньше их можно было найти в любом киоске, — раздраженно постукиваю я костяшками пальцев о прилавок.
— Так то раньше, — белозубо улыбается продавщица. — А сейчас такие лилии днем с огнем не сыскать, только под заказ. Мало их осталось. Да вы прокатитесь, проверьте.
Мысленно выругавшись, снова прыгаю в нагретую солнцем машину. Миллениум Бридж далековато, по пробкам долго ехать... Но Лили так любит эти чертовы цветы...
Магазинчик я нахожу не сразу — на нем нет даже вывески. Вхожу, заставив дверь задеть воздушные колокольчики, которые сейчас же издают мерный приятный перезвон.
Белокурая девушка с волосами до пояса, закрыв глаза, мерно покачивается посреди небольшого зала. Только одна знакомая мне девица способна танцевать таким образом — выписывая руками в воздухе невозможные фигуры, кружась на месте и подпрыгивая. И только одна знакомая мне девица носит в ушах сережки в виде оранжевых редисок.
— Мисс Лавгуд?
Конечно, Лавгуд не отвечает. Окликнув девочку еще несколько раз, решительно хватаю ее за плечо, выдирая из уха наушник. Лавгуд моргает, узнавая, и расплывается в улыбке:
— Профессор Снейп, добрый вечер.
— Я больше не твой профессор, — машинально отзываюсь я, гадая, почему Лавгуд улыбается.
Она должна была ненавидеть меня. Сразу после той сцены в кабинете Лавгуд побежала к ректору и забрала все свои документы, отказавшись объяснить, в чем дело. Ни слова она не сказала ему о нас с Лили, о моем вопиющем поведении и угрозах. Лавгуд могла в отместку за унижение выкинуть нас с Лили на улицу, но... Девчонка оказалась настолько восхитительно наивна, что ПОВЕРИЛА в то, что я устрою ей сладкую жизнь, и предпочла уйти сама.
"Луны больше нет с нами", — мрачно сказал Лонгботтом, впервые не отведя глаз от моего лица.
Малфой тоже скучал — издеваться больше было не над кем, веселые деньки кончились, пришлось искать новую жертву. Убитый же уходом подруги Лонгботтом перестал трястись и начал огрызаться даже на меня. Я сдерживался, как мог — не хотелось еще одного скандала после чудом замятого инцидента с нитратом серебра.
И вот теперь несправедливо обиженная мной девчонка улыбается беззащитно и доверчиво, глядя на меня своими странными прозрачно-голубыми глазами. Светлая челка падает ей на глаза, и Лавгуд сдувает ее забавным детским фырканьем.
— Вы здесь работаете, мисс Лавгуд?
— Да, — беспечно отвечает девчонка, проходя за прилавок. — Вам нужны лилии, сэр?
— Откуда ты знаешь?
— Лилии для Лили, — задумчиво тянет Лавгуд, крутанувшись на офисном стуле. — Лунные лилии.
— Они у тебя есть? — облегченно выдыхаю я.
— Сейчас нет, — Лавгуд улыбается, снова начиная покачиваться. — Возьмите розы. Они теплее.
— Теплее, чем лилии?
— Красные розы, розовые, — растягивает губы в улыбке Лавгуд. — Теплые тепличные розы.
Странно, но я ощущаю себя полным идиотом, разговаривая с этой странной девицей. Такое ощущение, что мы с ней — два старинных приятеля, и, как выражается Лили, "на одной волне". Лавгуд даже не пытается маскировать свои чудачества — несет какую-то чепуху о розах, плавно съезжая на ирисы. Все это хорошо, но у меня нет времени.
— И все же, мисс Лавгуд, мне говорили, что в вашем магазинчике есть лунные лилии, — пытаюсь я перевести разговор в нужное русло.
— У меня в саду за окном распустились лунные лилии...
— Мисс Лавгуд! Можно не петь? Я спешу!
— Так я же о лилиях, — мечтательно улыбается Лавгуд. — В саду за моим окном. Приходите завтра, мистер Снейп — я срежу вам лилии.
— Мне нужно сегодня, — вздыхаю я, поняв, что будет скандал.
Лили опять расстроится и будет весь вечер дуться...
— Электрички уже не ходят, — вдруг серьезно сообщает Лавгуд. — Ехать далеко. Смогу привезти только завтра в полдень.
— Я на машине, — показываю я брелок с ключами. — Если вы не боитесь...
— Чего мне бояться? — удивленно моргает девица.
— Ну, — ухмыляюсь я, — разные люди бывают.
Вместо ответа Лавгуд спокойно проверяет температуру в боксе с цветами, выходит из магазина и садится на переднее сиденье, снова втыкая в ухо наушники.
— Оттери-Сент-Кэчпоул, — сообщает Лавгуд и выпадает из реальности.
Ч-черт... А ехать-то довольно далеко! Надеюсь, бензина хватит...
Вспоминаю родные зеленые глаза Лили, вспоминаю, как нежно она любит эти чертовы лилии, будь они неладны, и решаюсь, проворачивая ключ зажигания.
— Пристегнитесь, мисс Лавгуд, мы взлетаем, — без тени улыбки говорю я.

* * *
— Мисс Лавгуд? — я осторожно трясу уснувшую спутницу за плечо. — Мисс Лавгуд, проснитесь. Мы приехали.
Девчонка просыпается долго, по-детски причмокивая губами. Она открывает глаза и долго смотрит на меня, не узнавая, но все равно улыбаясь.
— Дальше надо пешком, — говорит Лавгуд, окончательно придя в себя. — Цветы не любят выхлопных газов.
Уже довольно темно, дорога здесь отвратительная, поэтому Лавгуд берет меня за руку.
— Не споткнитесь, здесь ямка, — периодически сообщает девчонка, даже не глядя под ноги.
— Вы знаете все ухабы наизусть? — не сдерживаюсь я.
— Пока не умерла мама, я бегала по этой дороге босиком. Потом пришлось повзрослеть, — пожимает плечами она. — Осторожно, ямка.
Я захлопываю рот, понимая, что в некоторые темы лучше не лезть. Пришлось повзрослеть... Если сейчас Лавгуд "взрослая", я даже не представляю, каким же она была ребенком. Вот сейчас — подпрыгивает, держа меня за руку, как старого друга, напевает, улыбается чему-то своему...
— Ты выращиваешь цветы? — перевожу я разговор на безопасную тему.
— Папа выращивает, — беспечно отзывается Лавгуд. — Я ухаживаю только за лилиями. Мама работала в том магазинчике, когда была жива. Теперь работаю я. Людям нравятся наши цветы.
— Почему бы не сотрудничать с крупными торговыми точками?
Лавгуд смотрит на меня, как на идиота:
— Там совсем другие цветы.
Делаю вид, что все понял. Вскоре за поворотом показывается дом, и я начинаю ощущать благоухание.
— Сейчас же ночь?
— Они же лунные, — беспечно говорит Лавгуд. — Ночь, день — разницы нет.
За покосившейся развалюхой действительно растут лилии. Множество кустов с серебристыми цветами, источающими тонкий, ненавязчивый аромат.
— Сколько раз покупал такие лилии — никогда они не пахли, — я, забывшись, чуть не шагаю на клумбу.
Лавгуд скрывается в доме, включает свет и выходит с большой банкой воды:
— Они пахнут только два дня после того, как их срезали, — Лавгуд неловко опрокидывает банку под куст.
— Там монеты? — заинтересовываюсь я позвякивающим металлом на дне банки.
Лавгуд поднимает ее повыше, подставляя под льющийся из окошка свет:
— Цепочка, кольца, сережки... Мамино серебро...
Лилии благоухают все сильнее. Почти на глазах тугие бутоны раскрываются, подставляя нежные лепестки свету и пальцам юной хозяйки сада.
— Я не буду брать лилии, — неожиданно для самого себя говорю я.
И нет, мне совсем не жалко потраченного времени и бензина. Просто мне не хочется портить такую красоту. Раньше цветы для меня были лишь товаром в магазине, и я никогда не видел, как они распускаются. Куплю Лили розу, и хватит.
— Подержите, — Лавгуд сует мне в руки банку и устремляется в одну из многочисленных теплиц.
Спустя пару минут она выходит и сует мне в руки едва распустившуюся розочку с нежными кремовыми лепестками:
— Из самого дальнего угла, самая красивая, — улыбается Лавгуд, не замечая, что царапины на ее голых руках кровоточат.
— Ты любишь розы? — вдруг спрашиваю я, осторожно принимая подарок.
Отводит глаза:
— Нет. Я люблю кактусы.
— А почему именно кактусы?
— Кто-то же должен любить кактусы, — шепчет Лавгуд совсем тихо и скрывается в доме.
Свет гаснет.

* * *
Домой я приезжаю уже под утро — горизонт как раз едва начинает розоветь. Едва шагаю за порог, как слышу оглушительную музыку, льющуюся со второго этажа. Вздыхаю — ну что хорошего в этой современной музыке, прости господи? Почему не бессмертная классика? Не Битлз? Не Скорпионс, на худой конец? Почему именно оглушающий рок, насилующий уши и ощущения? А Лили нравится...
Впрочем, ведь и я ей нравлюсь, так может быть...
Поднимаюсь наверх, распахиваю дверь — Лили, качая головой в такт и отбивая ногой ритм, разбирает вещи. Увидев меня, она улыбается и выключает звук:
— Привет. Я дома.
— Я вижу, — целую Лили в макушку и вручаю ей цветок, ничуть не завядший во время долгой дороги.
— Роза? — разочарованно тянет Лили, осматривая нежные лепестки. — Северус, я же лилии просила.
Почему-то просыпается раздражение:
— Я весь город объездил, имей совесть — нет больше твоих лилий в Лондоне! Кончились все!
— Не кипятись, — прохладно говорит Лили, вертя в руках цветок. — Фу. Роза. Терпеть не могу розы. Взял бы хоть белую, а то розовая. Попса.
Лили открывает окно и без лишних слов выбрасывает с таким трудом добытую розочку. Глядя, как безвинный цветок теряет в полете лепестки, ударяясь о стену дома и подоконники, впервые хочу дать ей пощечину. Но сдерживаюсь — похоже, я действительно слишком агрессивен, и мне надо лучше контролировать себя.
— Я спать хочу, — Лили забирается под одеяло и замирает. — Ложись, чего стоишь?
Медленно раздеваюсь и ложусь, прижимаясь к женщине, по которой так долго скучал. Но едва мои пальцы касаются ее бедра, Лили раздраженно дергает плечом:
— Я устала. Отстань.
Вот и весь разговор. Встретились после долгой разлуки, называется. Подавив в себе злость, отворачиваюсь и выключаю свет.
Погибшая розочка к утру оказывается растоптана чьей-то безжалостной ногой.

@темы: Лунные лилии

---

Алиска радует. Выдала три спящие почки в рост. Но побеги старые после неоднократной обрезки и садового вара продолжают чернеть. Ей наверное тоже холодно.
Фиона вон так мерзнет что расти перестала почти

---

Боже, когда кончится эта весна???
ХОЛОД СОБАЧИЙ, отопления давно нет, хожу по дому в трех штанах и малодушно мечтаю о трусах на собачьем меху. Мне болеть нельзя, а я утром проснулась с полным набором - сопли, горло и ноющая почка. Пальцы от холода не сгибаются просто. Да в коридоре теплее чем в нашей угловой квартире!

---

третий день диеты магги. дай бог она сдвинет дело к лучшему, а там я придумаю что нибудь.
отвыкла есть так мало. от голода едва не познаю дао. качаю ачивку "не жрать после шести"
надо. а то ни в одно свадебное платье не влезу

---

Про Алиску и вообще

только пришли из леса. За соком ходили. Час ходьбы - и полянка вся в березах нашлась. Шесть бутылок мы набрали за полчаса - там в стволе дырочку делаешь, а оттуда струей. Никогда не думала что полторашка может за полчаса набраться. Как из крана. Завтра пятилитровку возьмем - там берез полсотни, а то и больше - хотим еще родным набрать.
Ноги гудят, аж чую пульсацию. Брр. отвыкла СТОЛЬКО ходить.. но пришла и пересадила Алиску. Деня принес керамзит и грунт (странный какой то, мы его поливаем, а вода не впитывается. Деня утверждает, что он универсальный, посмотрим. Фиона вообще в земле из леса растет. Не представляю, что было бы, если б посадили в специальную - наверное дерево вымахало бы, лол). Обрезала все больное без жалости, обрезала все бутоны чуть выше первой почки (а может ниже надо было?) Остались три здоровых побега и несколько пеньков. Когда вынула из горшочка, ужаснулась - корни так спрессовались что там земли видно не было (кажется мне, барыги делят материнский куст при цветении и просто пихают в маленькие стаканчики. Конечно, Алиска заболела - из большого горшка в такой гроб...). Пересадила, подсыпала земли (чуток не хватило ком прикрыть, заберу завтра у матери еще цветочную землю, не думаю что сутки решат). Полила, не заливая (там слой керамзита крупного внизу да и земля опять же странная толком не промачивается). Натянула сверху пакет. Я же все правильно сделала?
Вот как выглядит Алиса щас


Сбоку притулился Вася кстати. Что то не поймем, не растет зараза (его рост хорошо видно, его барыги на продажу в желтой краске выкрасили, придурки. А родные иголочки белые. Так маковка немножко разрослась и все, не хотим мы).
Расти, моя девочка. Я тебя выхожу.
кстати вся фишка в том, что вчера Алиска была здоровая. Я ее фоткала едва вынув из пленки, так все стволики были зеленые.
Если б я балда вчера пересадила сразу может столько срезать не пришлось бы...
Однако как же барыги сволочи губят цветочки. Им что, в падлу в НОРМАЛЬНЫЙ горшочек сунуть, а не в этот гроб размером с рюмку?
ЗЫ - еще эту не спасла, а уже хочу третью. Хочу еще найти ярко-желтую. Красная есть, бело-розовая есть, хочу желтую - и точка. Была там - внутри бледно-желтая, снаружи бледно-красная, но бледная... Рядом патио росла дерзкого желтого цвета - но я побереглась патио брать, обожглась уже. Тем более мне говорят патио почти не выживают дома. Так может мини найду желтую? посмотрим.
Деня только ругается) развела говорит оранжерею, куда тебе их)


ЗЫ: Ну и самая приятная новость дня - квартиру у нас не отбирают, еще минимум год живем. Ура

@темы: Фиона и компания

---

Помните мою крохотулечную розочку, купленную в сентябре того года? Теперь эту красотку зовут Фионой, она разрослась, у меня рука не поднимается обрезать, ведь она цветет, и как! По четыре цветка одновременно, новый бутон на каждом юном, еще вчера спящем в почке побеге.



Поскольку я тащусь от Фионы, решила купить еще одну красавицу. Долго искали, потому как такие малышки редко почему-то попадаются, но нашли. Купили. Сразу пришло и имя - Алиса, Красавица, правда?

Продают ее, кстати, в пленке, обворачивающей стаканчик. И когда покупаешь, видишь только немного зелени и прекрасные бутоны. И только сегодня, вернувшись с суток, я обнаружила, что Алиска больна!
Половина побегов черные, листья осыпаются, как на приснопамятной розе Патио, почившей вскоре после покупки. Но половина - здоровые, зеленые. Хотела дождаться цветения, а потом пересадить - теперь паникую, бегаю кругами и жду, когда Деня принесет с работы керамзит - срочно под обрезку и пересадку!



страшно переживаю, что не смогу выходить красавицу. Денег не жалко, жалко прекрасный цветочек, и обидно за бессилие, ведь лечить людей я уже немножко умею, а лечить растения...
Фионе у нас понравилось, видимо - прет в рост и цветет, как дурная. Может, и Алиску спасем?

Вопрос: Спасем Алису?

1. Спасем!		9	(100%)
2. Бесполезно, забей		0	(0%)
Всего:		9

---

однажды это случится.
Я привыкну. Я перестану страдать часами и днями по каждой проколотой или лопнувшей под иглой вене. Я перестану запоминать поводы вызовов и тяжелых, вытащенных с того света пациентов. Я даже забуду, сколько луж крови было на полу у мужика с гиповолемическим шоком, или как искала пресловутую "кошачью спинку" на каждой кардиограмме сердечника - единственный комплекс ЭКГ, значение которого я помню и понимаю. Люди перестанут быть людьми и станут чередой диагнозов. Я перестану жалеть всех, не только алкоголиков или наркош.
И когда это случится, мне впору будет стреляться - потому что я обещала себе не раз, что НИКОГДА такой не стану.
А ведь большинство скоропомощников так и живут...

@темы: СМП - и жизнь, и слезы, и любовь