[Кусу-мастер]

Лунные лилии
Автор: O_Ossus totalus
Бета: Птица Элис (miss_Alice)
Фандом: Гарри Поттер
Пейринг: Северус Снейп/Лили Эванс
Северус Снейп/Луна Лавгуд
Рейтинг: R
Жанр: немагическая AU
Размер: миди
Статус: закончен

Саммари

Ароматом лилий южных
Влажная земля полна -
Сон меня в объятьях кружит
И целует в лоб луна.
На костре сгораю снова,
Прикасаясь к волосам -
Ты рисуешь электроны
И летаешь по ночам.
Плачет бледно-серой краской
Кисть на старое окно.
Ты выдумываешь сказки -
Мне в них верить не дано.
Я боюсь тебе присниться:
Ничего не говори.
Птицы, мы с тобою - птицы,
Десять крыльев на троих.

От автора: Возрасты героев не соответствуют канону: Северусу примерно 35-36, Луне 18, Лили около 21.
видео к фанфику www.youtube.com/watch?v=mBanrB3PL9I&feature=you...



Глава 4
Мои планы на выходные летят к чертовой матери, едва утром, проснувшись, я вижу, как Лили, разложив свою батарею косметики, старательно красится.
— Ты куда это? — без настроения бурчу я.
А ведь планировал сходить с ней куда-нибудь, просто так, без повода, как раньше — чтобы она смущалась и улыбалась, когда я принимаю ее пальто или подаю руку, помогая выйти из транспорта. Но теперь Лили стала меня стесняться. Частенько она отстает от меня на улице, если видит вдалеке знакомых, а когда я отвозил ее на каникулы к родителям, Лили предпочла пройтись пешком до дома, нежели признаться, что этот вот тридцатипятилетний мужчина — ее ухажер. И я понимаю, почему — юная южная лилия и корявый старый пень... Это только в детских сказках пни расцветают.
— К Мэри, — Лили откладывает помаду и тщательно осматривает свои глаза в крохотном зеркальце, добавляя штрихи кисточками. — За конспектами.
— Зачем краситься, как три тысячи индейцев, отправляясь к подруге за конспектами? — потянувшись и с удовольствием хрустнув спиной, я встаю и обнимаю любимую, целуя макушку.
— Северус, уйди, — ощетинивается Лили. — Прическу испортишь. И что на тебя нашло? То секса не выпросишь, то лезешь с руками каждые пять минут.
Я захлопываю рот, чтобы не ответить на несправедливое обвинение — и что на нее нашло? Поцеловать в макушку — значит лезть с руками? И никакой особенной прически я у Лили не замечаю, ее пушистые рыжие волосы не держит ни одна заколка, и все премудрости заключаются в том, чтобы не давать им падать на лицо.
— Так зачем такой марафет? — перевожу тему я.
Лили смотрит на меня, как на идиота, потом снисходительно объясняет:
— Не стоит показывать подругам свои недостатки, чтобы им в случае ссоры нечем было бить. Ты ничего не понимаешь в женщинах, Северус! Сделай кофе, пожалуйста, я еще не завтракала.
Скрипнув зубами, спускаюсь вниз — прав был Люциус, когда, наслушавшись моих рассказов, решительно обозвал меня подкаблучником.
"Ты тряпка, Северус, — ехидно заявил друг. — Нет ничего доблестного, чтобы держать в страхе половину института и прогибаться под глупую женщину. Лучше поступать наоборот — взгляни на меня и Нарциссу. Красавица, умница, первая леди Лондона после, конечно, матери-королевы, а какой брал? Замухрышка из многодетной семьи, сестрица в психиатрической больнице лежит, братец на мотоцикле наперегонки с полисменами гоняет".
Помнится, я обиделся на слова, которыми резковатый друг окрестил Лили, и мы не встречались довольно долгое время. Помирил нас только Драко, решивший поступать на химфак — у мальчишки оказались прекрасные способности к неорганике.
Две ложечки кофе, кубик рафинада, не размешивать. Кубик льда, кусочек шоколадки на блюдечко... Ритуал приготовления кофе для Лили сравним только с изобретением вещества-невидимки, над которым бьются химики всего мира.
— Северус, — капризно зовет Лили, появляясь на лестнице. — Почему так долго?
— Спустись и пей тут, — стиснув зубы, отвечаю я.
Лили слетает по ступенькам, смотрит на чашку, пробует температуру ноготком:
— Нет, — подумав, говорит она. — Помаду размажу. Кстати, Северус, есть дело. Утром заявился курьер из "Тропического рая", приволок кактус в честь какой-то дурацкой акции. Пожалуйста, выброси его на помойку.
Приподняв бровь, иду смотреть, что же за кактус принес курьер. Хм, кактус как кактус, довольно крупный колючий мясистый шарик с длинными иголками.
— Чем тебе цветок не угодил? Есть не просит.
— На кой черт мне сдался этот обиженный жизнью огурец? — фыркает Лили, брезгливо косясь на безвинное растение. — Я люблю только лунные лилии, и ты об этом, между прочим, знаешь.
— Никогда не поздно разнообразить вкусы, — сопротивляюсь я.
"И мне легче будет искать для тебя букеты", — соглашается мое подсознание.
— Ради Бога, Северус, мне не нужен этот кактус! — подчеркивает Лили, раздражаясь. — Тупой огрызок, торчащий в горшке без изменений годами, весь в колючках, в пыли, паутине.
— Отнеси Мэри, — советую я.
— Да ей-то он зачем? — удивляется Лили. — Она не любит кактусы. Открою тебе секрет: никто не любит кактусы, кроме таких же колючих и пыльных старых библиотечных дев. Вот, точно, отнеси его в библиотеку, если на помойку не хочешь — миссис МакГонагалл будет рада. Все, я убежала, буду поздно.
— На весь день за конспектами?
— Какой же ты зануда, — фыркает Лили, хлопая дверью.
Я остаюсь наедине с кактусом.
— Не буду тебя выбрасывать, — решаю я. — Поставлю рядом с помойкой, авось подберет кто. Не может быть, чтобы никто не любил кактусы.
Отволочь колючего гостя в машину было делом непростым — будто почуяв неладное, он отчаянно кололся и пару раз чуть не выскользнул из рук на асфальт. Погрузив кактус на пассажирское сидение, я чувствовал себя так, будто целый день долго и методично разгружал вагоны с углем. Вытащив из мякоти ладони пару длинных, к счастью, колючек, отвожу колючий шар к помойке и оставляю там.
Уже отъехав, понимаю, что меня царапает какое-то чувство неправильности. Не может же быть, чтобы никто не любил кактусы...
"— Ты любишь розы?
— Кактусы.
— Почему кактусы?
— Кто-то же должен любить кактусы".
Вот оно! Отвезу кактус Лавгуд — она точно найдет, куда его приспособить. Приделает ему пластиковые глазки и улыбку и выставит на витрину своего магазина. Хоть какая-то реклама.
— Видишь, какие муки я из-за тебя терплю? — укоризненно говорю я, возвращая кактус в машину.
Он, конечно, не отвечает.
В магазине Лавгуд не оказывается. Конечно, сегодня же воскресенье! Наверняка девчонка дома, ухаживает за садом. В раздражении хочется оставить кактус прямо у двери магазинчика, но, подумав, я вздыхаю и снова завожу мотор:
— А то пнет тебя кто-нибудь добрый ногой, пока Лавгуд не явится, — объясняю я кактусу, выруливая на перекресток.
Дорога до Оттери-Сент-Кэчпоул кажется короче, чем вчера — видимо, потому что сейчас еще утро. А вот пешком идти с колючим растением в обнимку — мучение. На вытянутых руках не понесешь — тяжелый, к себе не прижмешь — колется через рубашку, садист. Опять возникает желание бросить кактус на половине пути, но я мужественно тащу чертов суккулент— в конце концов, перед Лавгуд я так и не извинился за тот скандал.
Да и розочку, за которой девчонка полезла через колючие кусты, жалко.
И чем Лили не понравилась роза?
Лавгуд я замечаю, едва заворачиваю к ее дому — она стоит на коленках прямо на клумбе, голыми руками засыпая ямку. Напротив нее так же, на коленях, стоит мужчина примерно сорока лет, с волосами, похожими на сахарную вату, одетый во все оттенки желтого. Я хмыкаю — он напоминает мне яичницу-глазунью. Или подсолнух.
Подойдя ближе, слышу, что странная парочка, поливая ямку, что-то негромко поет. Колыбельная? Господи, это семейка ненормальных.
— Новый вид лилий, мисс Лавгуд? — окликаю я девчонку из-за калитки.
Лавгуд оглядывается, снова сдувая свою пушистую челку с глаз и вскакивает, поспешно вытирая грязные руки:
— Профессор Снейп? За розами?
Чувствую укол совести — надо было остановить Лили, когда она выбрасывала цветок. Прав был Люциус.
— Я привез вам нового члена семьи, мисс Лавгуд, — я демонстрирую колючий шар. — Можно пройти?
Лавгуд спешно открывает калитку, улыбаясь рассеянно и радостно:
— Ой, какой он замечательный. Спасибо вам огромное! Надо сейчас же показать папе. Папа, посмотри, какой кактус привез профессор Снейп!
Искренняя радость девчонки заставляет не думать больше о потраченном бензине и времени. Лавгуд хватает меня и втаскивает в калитку. Только сейчас самозабвенно напевающий что-то мистер Лавгуд смотрит на меня, все еще сжимающего в руках горшок.
— Чудесный экземпляр! Эхинокактус Грузона, если не ошибаюсь, совсем еще молоденький!
— Молоденький? Да он весит целую тонну!
— В хороших условиях эхинокактусы могут вырастать до семидесяти пяти фунтов! — наставительно произносит мистер Лавгуд, с восхищением дотрагиваясь кончиками пальцев до длинных иголок. — Эхинокактус Грузона носит также такие прозвища, как "золотая бочка" или "золотая подушка". Цветет мелкими желтыми цветками. Чудесный кактус.
Помолчав, мистер Лавгуд уточняет:
— Я не ослышался? Вы действительно профессор Снейп?
Ставлю кактус на землю — каким бы ни был "чудесным" цветок, мои руки довольно устали.
— Да.
Мистер Лавгуд хватает мою кисть обеими руками, забыв, что они почти по локоть в земле, и начинает бешено трясти:
— Огромная честь с вами познакомиться, профессор, Лу много рассказывала о вас! Зовите меня Ксенофилиус.
— Не верьте ей, это вранье, — ухмыляюсь я.
— Почему же? — искренне удивляется мистер Лавгуд, вытирая руки прямо о себя. — Луна рассказывала только хорошее...
"Поэтому и вранье", — педантично уточняет мое подсознание.
Ответить я не успеваю — мисс Лавгуд прибегает с полной ложкой какой-то коричневой гадости и стаканом воды. Сунув ложку почти под самые корни кактуса, она щедро поливает землю и улыбается, снова сдувая челку:
— Вроде растения подкормили... Профессор, вы останетесь с нами пообедать?
Искренний восторг в глазах отца моей бывшей студентки не дает мне отказаться — по правде говоря, я весьма шокирован. Привык, что люди от меня шарахаются с фразой: "Изыди, демон", а не смотрят, как на божество какое-то. И точно на обед не приглашают.
— Я попил бы кофе, — сдаюсь я. — Спасибо, мисс Лавгуд.
— Побеждаю рак, побеждаю хворь, я болезням враг, ты со мной не спорь... — напевает Лавгуд, подмигивая отцу и убегая в дом.
— И вот как ее понимать? — растерянно спрашиваю я.
— Возможно, намекает на селен и просит называть себя по имени? — в пустоту отвечает мистер Лавгуд.
* * *
Готовит мистер Лавгуд отвратительно — я это понимаю с первым же проглоченным кусочком. Но приходится вежливо улыбаться и поддерживать беседу. Лав... Луна посматривает на меня виновато и понимающе — бедная девочка, вынуждена питаться этим каждый день!
— Вы сажали какой-то новый сорт лилий, мисс... Луна? — с трудом проглотив остаток бифштекса, спрашиваю я.
— Что? О, нет, простая луковица, — рассеянно отвечает девчонка, рисуя пальцем по скатерти неведомые узоры.
— А зачем петь колыбельные луковице?
— Чтобы она была вкуснее, конечно, — загадочно отвечает Лавгуд, вгоняя меня в ступор.
— А... лилиям вы тоже поете?
— Лилиям Луна ставит Моцарта, — без тени улыбки говорит ее отец, пиля ножом мясо. — Или Гайдна. Смотря, что слушает на тот момент времени.
Бровь ползет вверх — надо же, Лавгуд слушает Гайдна. Лили классиков обзывает заросшим мхом отстоем. А ведь Лавгуд на два года младше Лили, должна слушать примерно то же самое. Странное исключение из правил. И кактусы любит.
— Лунные лилии ведь моя жена вывела, — продолжает Ксенофилиус, не глядя на дочь. — Не знаю, как-то само получилось. Я мало что понимал в цветах. Никогда не увлекался, пока она не...
Мистер Лавгуд сдавленно кашляет и замолкает. Я же чувствую себя неловко.
— А мисс... то есть Луна говорила, что это вы выращиваете все цветы.
— Болтушка, — едва улыбается Ксенофилиус. — Сама она все выращивает. И ухаживает сама, и продает. Еле заставил ее поступить в химический, да все зря. Ушла, не выдержала. Говорит, не мое. Ей интереснее в земле ковыряться, гибриды выводить. Хотите посмотреть теплицы, профессор?
Луна сидит, не отрывая взгляда от тарелки, с прямо-таки бордовыми ушами.
— Пап, ну зачем ты... — еле слышно говорит Лавгуд.
— Хочу, — я решительно отодвигаю стул.
Ведь лучше смотреть на цветы, в которых я точно ничего не понимаю, чем давиться невкусной едой. Мистер Лавгуд проводит меня из теплицы в теплицу, рассказывая:
— Вот эти ирисы и флоксы вывела еще моя жена, она их очень любила, каждый вечер с ними разговаривала. А эти гвоздики — находка Луны, не знаю уж, где семена взяла. Вот здесь тюльпаны — правда они уже отцвели, зато маки собираются. Желтые маки очень красивые, профессор Снейп. Луна хорошо о них заботится. А вот розы...
Мистер Лавгуд открывает дверь в теплицу и меня обдает нежным ароматом. Странно. Я привык, что розы не пахнут. Впрочем, здесь их столько, что шагу нельзя ступить, чтобы не зацепиться за куст. Розовые, белые, махровые, разноцветные, даже куст черных в углу. А вон там — кремовые. Это туда лезла вчера Луна? Бедная, вся исцарапалась, наверное.
— Луна розам стихи каждый вечер читает, — кашляет мистер Лавгуд. — Совсем как мать.
— Она очень талантливая девочка. Почему вы не отдали ее в литературный? — интересуюсь я.
— Лу и не рвалась... Да она лет до пяти разговаривала стихами, в десять на Шекспира перешла, в двенадцать... Простите...
Мистер Лавгуд стремительно удаляется, а я все стою на пороге теплицы, глядя на выросшие на Моцарте и стихах кусты.
— Спасибо за кактус, сэр, — слышу я тихий голос сзади. — Я буду хорошо о нем заботиться.
— Не сомневаюсь, мисс Лавгуд, — отвечаю я, оборачиваясь.
Луна убрала свои спутанные волосы в мягую косу, умылась и стала куда симпатичнее.
— Я все равно обрезала сегодня лилии, — Луна протягивает мне тщательно перевитый серебряными ленточками букет. — Вот, возьмите. Я умею немножко так, чтобы цветы долго не вяли.
— Не сомневаюсь в вашем волшебстве, мисс Лавгуд, — без тени сарказма отвечаю я, принимая из рук Луны букет. — Но чем же мне вас отблагодарить?
Девчонка краснеет:
— Я редко приезжаю к отцу. Обычно по ночам гуляю по Лондону. Мы могли бы как-нибудь погулять... Вместе... Я покажу вам ночной город.
Становится немного смешно — мне, коренному жителю Лондона? Но я серьезно киваю:
— Договорились.

Глава 5

Утром Лили чувствует себя неважно. Настолько неважно, что я рекомендую ей не ходить сегодня в институт.
— Ну нет уж, — фыркает Лили, маскируя бледность румянами. — Просто дело к дождю, вот и все. Нечего дома валяться в самом начале семестра. Примета плохая.
На всякий случай едва ли не насильно вталкиваю в Лили две таблетки витаминов и, провожая ее взглядом до кабинета, мысленно остаюсь рядом. Лили любит покапризничать, позакатывать томно глаза, и один раз мне пришлось краснеть, когда Лили попыталась отпроситься с пар, сославшись на высокое давление, и не просчитала мадам Помфри, к которой попала в итоге. Но если Лили заболевает по-настоящему, она до последнего не признается, а потом будет лежать в постели и тихо умирать. А я буду бегать по аптекам, обзванивать знакомых врачей и скупать тонны лекарств, которые она все равно будет забывать пить. Судя по поведению Лили, она начинает заболевать по-настоящему. А значит, скоро настанут веселые деньки.
Дорисовывая огромную по размерам схему строения раскрученной спирали ДНК, бросаю взгляд на часы. Почти конец шестой пары, сейчас нужно будет убраться в кабинете, немного подождать Лили и мы поедем домой. Первый учебный день всегда выматывает, особенно, если пары поставили во второй половине дня, и возвращаться приходится затемно. Причем преподавателей первое сентября выматывает даже быстрее студентов — мы тоже люди и загружены подчас втрое больше них. Лично мне сейчас хочется поскорее вернуться домой, раскупорить бутылочку доброго вина, присланного в честь начала семестра Люциусом, вынуть из холодильника заказанную в ресторане еду и в кои-то веки просто посидеть с Лили у камина, передавая друг другу большой бокал глинтвейна, щедро сдобренного специями. Отключить на вечер телефон, Интернет, и, быть может, пораньше лечь спать. А может быть, не спать...
Дверь кабинета резко распахивается. Успевшие заснуть неучи в испуге подпрыгивают на стульях, делая вид, что усердно пишут. Не спросив разрешения войти, в класс врывается подруга Лили и кидается ко мне:
— Она в обморок упала! — громко, обнаглев от страха и совсем не стесняясь чужой группы, заявляет Макдональд.
Сначала я не понимаю, о чем речь, а поняв, ощущаю, как предательски дрогнули руки.
— Мисс Макдональд, — как можно ровнее говорю я, — выйдите из класса и подождите за дверью.
— Но Лили...
— Вон! Староста, отметьте отсутствующих и можете быть свободны.
Невозмутимо положив мел, я скрываюсь в лаборантской, и уже через секунду вылетаю в коридор. Макдональд едва успевает отшатнуться — я чуть не прикладываю ее дверью.
— Она в медпункте! — Макдональд выглядит напуганной. — Профессор Вектор вызвала ее к доске, Лили начала решать уравнение и вдруг упала, будто у нее все кости исчезли! Профессор Вектор так и не смогла привести Лили в сознание!
— Иди на лекции, я разберусь.
— Но...
— Живо! — рявкаю я.
Не хочется, чтобы девчонка видела, как у меня трясутся руки и насколько мне не по себе. Дождавшись, пока Макдональд скроется в кабинете, я, лавируя между выходящими из моего кабинета студентами, устремляюсь в медпункт. Лили раньше никогда не падала в обморок, она гораздо крепче, чем хочет казаться, и... Она с самого утра плохо себя чувствовала. Лишь бы ничего серьезного...
— Поппи! — я так резко дергаю за ручку двери медпункта, что едва не выдираю ее с мясом. — ПОППИ!
— Северус, не стоит так орать, — из-за ширмы выглядывает облаченная во все белое медсестра. — Будет твое сокровище жить, не паникуй.
Просачиваюсь за ширму — Лили лежит на кушетке пластом, бледная и вялая. Увидев меня, она виновато улыбается и отворачивается к стенке. Зачем-то щупаю пульс.
— Как ты?
— Уйди... — почему-то шепчет Лили, не глядя на меня. — Мадам Помфри, заберите его, пожалуйста...
— А ну-ка, пойдем выйдем, герой, — Поппи решительно вытягивает меня из-за ширмы. — Поговорить надо.
Поппи уводит меня из медпункта. Звонок уже дали, и коридор постепенно пустеет. Мы усаживаемся на широкий подоконник, ждем, когда студенты рассосутся по аудиториям. Поппи открывает окно, выуживая сигареты из внутреннего кармана. Я неодобрительно смотрю, как она закуривает, втайне завидуя.
— Северус, — вполголоса начинает мадам Помфри, — ты даже не представляешь, в какой ты заднице.
Глаза невольно лезут на лоб: чтобы Поппи Помфри выражалась такими словами? Да когда у меня в позапрошлом году на паре особо умный студент вылил на себя щелочь и вопил, как резаный, пока его грузили в карету "Скорой", Поппи и то мягче описала мое положение.
— Не томи, — не выдерживаю я. — Что с ней? Что-то серьезное? Это лечится?
— Со временем, — Поппи многозначительно затягивается.
— Да что с ней такое? — не выдерживаю я.
Поппи длинно вздыхает, стряхивает пепел и заявляет:
— Девочка беременна.
Молчание.
— Уже можно закрыть рот, Северус.
— Но... — от шока я даже начинаю заикаться. — Как?
— Видишь ли, когда мужчина и женщина начинают жить вместе...
— Я знаю, откуда берутся дети! — шиплю я. — Избавь меня от лекции о пестиках и тычинках! Меня другое интересует! Ты-то как узнала? Здесь не лаборатория, чтобы сделать анализ!
Поппи затягивается еще раз и щелчком выбрасывает окурок в форточку.
— Она сама сказала. Беременности уже месяц.
Молчание.
— Дорогой, а ты вообще знал, что у нее отрицательный резус?
— Что-то слышал...
— А я еще слухам не верила, дура старая, — ворчит Поппи, с укоризной глядя на меня. — Значит, слушай внимательно, папаша. Срок пока маленький. Придется здорово потратиться на сыворотки, благо, сейчас детей с резус-конфликтом мамочки вынашивают нормально.
Приходится поднапрячь извилины, что в условиях шока не так просто, как кажется. Вспомнить школьный курс биологии, картинки в учебниках, над которыми хихикали пошлые Мальсибер и Эйвери, стыдливые лекции учительницы...
— Поппи. Но ведь первая беременность проходит нормально...
— Курить хочешь? — вдруг предлагает мне Поппи.
Вытягиваю длинную сигарету из пачки, затягиваюсь — тьфу, никакой крепости, все равно, что воздух куришь. Но я все равно кашляю, когда слышу:
— А у нее не первая беременность. Мисс Эванс сделала аборт три года назад.
Сигарета падает у меня из пальцев прямо на брюки:
— Поппи, ты с ума сошла? С чего ты взяла?
— Она сама сказала, — повторяет Поппи, с жалостью глядя, как я пытаюсь стряхнуть пепел со штанины. — Северус, только не говори, что не знал.
— Не знал.
— Вы что, совсем не разговариваете? — поражается Поппи. — Северус, дорогой, как же вы живете? Ты же не девочкой ее брал, мог бы поинтересоваться, кто был до тебя и почему разошлись.
Чувствую себя последним ублюдком — Поппи полностью права. Я почти ничего не знаю о Лили, а она почти ничего не знает обо мне. Черт возьми, она носит под сердцем моего ребенка уже месяц, и даже не сказала! Боится, что я пошлю ее делать аборт? Глупая, ой, глупая...
— Северус, у тебя проблемы.
— Сыворотки достану, не вопрос, — перебиваю я.
— Да при чем тут сыворотки? Северус, когда у нее живот на нос полезет, правду уже не скроешь. Над девочкой будут смеяться все. Вас затравят.
— И что мне делать? — взрываюсь я. — Что? Ты такая умная, знаешь все, чего не знаю я, так посоветуй!
— Сядь и не ори, — цедит Поппи. — Можешь забрать Лили и перевестись в другой город. С ее показателями девочку примут везде, тебя — тем более. Делайте вид, что не знакомы, не вози ее на своей машине домой и не смотри так на нее на лекциях.
— Или? — я уже понимаю безнадежность предложенного Поппи.
— Или женись на ней уже, дурень, — вздыхает Поппи, погладив меня по голове чисто материнским жестом. — Женись на ней, пока пузо заметно не стало, и больше никто не посмеет распускать свой поганый язык. И поговори с ней, наконец, иначе всю жизнь будете друг друга шарахаться.
— Мадам Помфри? — слышу я сзади слабый голос.
Я успеваю подхватить Лили, чуть не упавшую на пол от слабости:
— Все хорошо, родная, — целую я бледные скулы и губы. — Все хорошо, я знаю. Будем рожать.
— Эх, молодежь, — с легким оттенком грусти произносит мадам Помфри, встает с подоконника и скрывается в медпункте.
— Поехали домой, — тоскливо просит Лили. — Я спать хочу...
Лили засыпает на заднем сидении машины, и сладко сопит, пока я объезжаю аптеки, скупая пачками витамины для беременных. Проезжая мимо магазинчика у Миллениум Бридж, я не удерживаюсь, чтобы не притормозить. Лавгуд я вижу сидящей на плоской крыше магазинчика: она обняла колени руками и опустила голову. Ночной ветерок мягко играет ее волосами, запутывая их еще сильнее, чем обычно. Даже отсюда я вижу, что Луна спит.
"Может быть, погуляем... Вместе..."
Она ждала меня.
Мягко развернувшись, я вливаюсь в нужный мне поток машин. Извини, Луна Лавгуд, ночные прогулки отменяются. В конце концов, Лили может неправильно понять меня, а ей сейчас совсем, совсем нельзя волноваться.


Глава 6

— Мисс Лавгуд, вы — мой добрый ангел, — с тяжелым вздохом говорю я, принимая из маленьких ладошек огромную кружку какао.
Лили сводит меня с ума — едва проснувшись, она надолго убегает в ванную: тошнит. После она выходит нежно-зеленая, ложится, отворачивается к стенке и лежит так сутками, не реагируя на меня. Никакие радости жизни ее больше не волнуют — Лили просто держится за живот и молчит.
Чтобы ухаживать за Лили, которая сейчас даже передвигаться самостоятельно не может, не то что готовить, я взял на работе отпуск за свой счет. Чего он мне стоил, каких уговоров — а то, как кричала на грубого ректора Поппи Помфри, тыча его едва ли не носом в результаты анализов Лили — отдельная история. Теперь у меня было куда больше времени, чтобы носиться по магазинам, скупать пачками лекарства, сыворотки от резус-конфликта, успевать спать больше двух часов в сутки...
Но к ночи Лили становится невыносимой. Она скандалит. Она швыряется в меня чем попало. Она едва не придушила меня во сне подушкой, а утром чуть не убила меня вазой, отхлестав по лицу не успевшими завять лилиями. Она все время хочет пить, а если ее напоить, требует еды, но от еды ее тошнит, и все начинается сначала.
Спасает мой рассудок, как ни странно, только Луна Лавгуд. Несколько раз под различными предлогами я заглядывал в ее магазинчик, и для меня всегда оказывался готов вкусный какао и веточка лилий для капризной возлюбленной. Ночью мы с Лавгуд или гуляли по городу, или лежали на крыше ее магазинчика, закинув руки за голову и глядя на небо. Вот и сегодня мы вместе забираемся на крышу и садимся на расстеленные там старые куртки — они пахнут цветами и землей.
— Странно, что люди нас не видят, — задумчиво говорю я, глядя на проносящихся мимо запоздалых водителей.
— Люди не любят смотреть вверх, — сонно отвечает Луна, не отводя взгляда от какой-то крохотной звездочки, выглянувшей из-за крыш. — Кому нужны тусклые звезды, когда на небе есть такое солнце?
На мгновение — самое коротенькое мгновение, — мне показалось, что Лавгуд говорит вовсе не о звездах. Впрочем, я не спал нормально около недели, и в голове у меня туман и искры.
— Если долго смотреть на солнце, можно ослепнуть, — говорю я, потирая глаза. — Извини. Я почти засыпаю — Лили совсем меня измотала. Я ничего не успеваю. Честно признаться, я жутко напуган — плоховатый у меня возраст для того, чтобы впервые становиться отцом...
Луна как-то странно смотрит на меня, будто что-то хочет сказать, но не позволяет себе. Она держится за карман моей куртки мизинцем — думает, я не вижу. Она держится за меня, как ребенок за воздушный шарик.
— Вы когда-нибудь летали во сне? — почему-то спрашивает Лавгуд.
— Я не вижу снов.
— Все видят сны.
Молчание.
— Я летаю по ночам. Вы знаете, какое притяжение на луне? Вот так — оттолкнусь ногой и лечу, лечу... А еще мне снятся странные лошади — черные скелеты с крыльями. Они едят мясо. Их никто не видит, кроме меня.
— У вас богатое воображение, мисс Лавгуд, — это все, на что у меня хватает сил.
— Мама рассказывала мне сказки...
Что-то в голосе Луны мне не нравится. Глаза ее сухие, но мне кажется, что она вот-вот заплачет. И это, я думаю, будет страшнее, чем слезы Лили — такие, как Луна Лавгуд, не должны плакать. Хотя бы потому, что тогда остальные должны рыдать.
— Расскажи мне. Сказки, которые рассказывала твоя мама.
Луна долго молчит, потом отворачивается, обнимая руками колени. Ее длинные, мягкие волосы треплет игривый ветерок. Сколько я знаю Луну, ее волосы всегда невозможно запутаны... Интересно, долго она отращивала такие волосы? Струятся, как жидкое серебро...
— Мама рассказывала мне о маленьких фиолетовых бегемотиках с круглыми ушками и рожками, закрученными винтом, — говорит Лавгуд тихо. — Они любят вальс. Я вижу их по ночам во сне — они прячутся в моих лилиях. Еще мама говорила, что в воздухе летают маленькие существа, которые забираются в голову и вызывают размягчение мозга... Я ей не верила. Смеялась. А потом...
Голос Луны странно обрывается, будто надломившись. Я молчу, с ужасом понимая, что Лавгуд — не сумасшедшая, какой я ее считал до недавнего времени. Она просто очень скучает по маме... Не у всех же была такая семья, как у меня — пьянчуга-отец и слабая, забитая мать.
— Мне кажется, если я перестану их рисовать, я их предам. Всех предам. И мозгошмыгов, и нарглов, и тех страшных лошадей-скелетов. Если закрыть глаза, я их даже вижу... Они приходят ко мне по ночам. Все приходят.
— И поэтому ты мало спишь, — догадываюсь я. — Гуляешь по городу, чтобы не уснуть. Слушаешь музыку на лекциях, которые тебе неинтересны. Рисуешь. Сочиняешь стихи.
Лавгуд резко, со свистом втягивает воздух — не стоило мне напоминать ей о том разорванном на клочки стихотворении. Не знаю, кому посвящались странные строчки, но ей до сих пор больно. Я вижу.
— Все будет хорошо, — я осторожно кладу руку на узкое плечико.
Луна резко разворачивается и, не удержавшись, заваливается на меня. Только поймав ее, я понимаю, что наши губы остановились в миллиметре друг о друга. Если я сейчас попытаюсь что-то сказать или просто шевельнусь, я ее поцелую...
— Простите, — Луна неловко отодвигается, пряча глаза. — Я нечаянно. Я не хотела.
— Думаю, мне пора домой.
Прозвучало резковато — Луна растерянно смотрит на меня, будто спрашивает: "Из-за меня? Но я же нечаянно..."
— Лили с утра было плохо, — оправдываюсь я. — Надо сделать укол. Отрицательный резус — это трудная беременность.
— Зачем вы мне это рассказываете? — удивляется Луна, подходя к краю крыши и слезая на первую ступеньку лестницы.
Я растерянно закрываю рот — она права. Почему я оправдываюсь перед девчонкой? Лили без пяти минут моя жена. Я уже и кольцо ей купил — изящный золотой ободок с россыпью мелких камешков. Вот станет ей полегче — поедем просить благословения у родителей. А там ребенок родится... Сын или дочка. Я никогда не держал на руках маленьких детей...
"Помолодел ты, Снейп, — думаю я, осторожно нашаривая ногой ступеньки лестницы. — Вот уже по крышам ходишь, звездами любуешься. Раньше тебя интересовали только звезды в глазах после особенно ярких реакций. Лили была права. Я закрываюсь в своей химии, не замечая ничего вокруг. Жизнь ведь прекрасна и удивительна..."
Лавгуд ждет у машины. Она протягивает мне аккуратно завернутую в шуршащую нарядную бумагу лилию. Серебряные лепестки едва заметно светятся, нераскрытый бутон пониже уже готовится родить на свет новый цветок...
— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я Лавгуд, принимая подарок. — Зачем ты разоряешь свой сад?
— Я все равно обрезала лилии, — пожимает плечами девчонка.
— Не лги.
Мягкий аромат чудесной, ни на один цветок не похожей лилии опьяняет сильнее старого вина.
— Ты срезала ее недавно. Ты специально катаешься домой, чтобы срезать мне веточку.
Молчит.
— Зачем тебе это? — допытываюсь я с маниакальностью старой ищейки. — Какая тебе от этого выгода?
— Да какая может от любви быть выгода? — выкрикивает Лавгуд.
Осознав, что сказала, Луна закрывает рот ладонью, широко распахивая свои невозможные глаза. Пятится, пока не натыкается лопатками на дверь.
— П-п-простите, сэр, — от растерянности Луна снова переходит на "вы". — Я не хотела. Я нечаянно. Я...
Она резко разворачивается, открывает дверь и прячется за ней, как улитка в свою раковину. Свечной огарок на подоконнике гаснет, спешно задутый. Воцаряется тишина.
— Какая от любви может быть выгода? — задумчиво повторяю я, глядя на цветок. — Зря ты так, девочка...

* * *
Уже на пороге дома я понимаю, что что-то не так. Свет. Наверху горит свет. Это что-то новенькое: еще утром Лили тошнило и от света, и от звука, и даже от собственного дыхания. Ей стало лучше? Это замечательно! Возможно, я смогу сегодня поспать, не опасаясь быть придушенным. Впрочем, так мне и надо — это моего ребенка носит Лили, мне и расплачиваться за ее мучения.
Уже поднимаясь по лестнице, слышу голос Лили. Проснулась и болтает по телефону с Мэри?
— Джейми, убери руки, — смеется Лили совершенно здоровым голосом. — Мы же уже два раза... Неужели мало тебе?
— А я ненасытный, — игриво рокочет второй, мужской голос.
Знакомый мне голос.
Я замираю под дверью.
— Твой-то упырь когда вернется? — интересуется невесть как оказавшийся в нашей спальне Поттер.
— Не знаю, — беспечно отвечает Лили. — Утром. Я его так достала, что он теперь по ночам сбегает.
Тишина.
— Лучше бы сбегал так весь год, — зло говорит Лили, и я вздрагиваю, как от пощечины. — Джеймс, долго мы еще будем играть в эти игры? Мне уже надоело жить с этим носатым уродом.
Я вцепляюсь в перила лестницы так, что суставы едва не хрустят.
— Милая, ну, мы же договорились, — звук поцелуя. — Твой упырь дотащит тебя до последнего курса, напишет за тебя диплом, вы разведетесь, и у нас с тобой все будет так, как мы и хотели. Иди сюда...
— Руки убери, я больше не могу, — плаксиво тянет Лили. — Это, между прочим, твой детеныш из меня соки тянет. Черт. Врачи же мне обещали, что больше детей не будет!
Пол под ногами начинает плясать, будто я стою на чем-то живом. Воздуха не хватает. Сейчас бы вдохнуть... Повернуть ручку, вышвырнуть из дома — но я хочу дослушать...
— Я предлагал тебе денег на аборт, ты отказалась.
— Конечно, отказалась, придурок, — звук такой, будто кого-то шлепнули подушкой. — У меня отрицательный резус. Если буду выкорчевывать эту пиявку, будут последствия. Я после того аборта еще не отошла. Как вспомню, как меня корежило потом...
— Упырь-то жениться собирается? — озабоченно спрашивает Поттер.
— Ага, — зло смеется Лили. — Кольца уже купил, даже меня не спросил. Носится вокруг зайчиком.
— Чтобы носатый урод носился вокруг зайчиком, — смешок, — и я бы не отказался поваляться с токсикозом.
— Дурак. Меня тошнит сутками.
— А я думал, ты специально Снейпу мозги полощешь, — удивляется Поттер.
— Меня тошнит, но я не при смерти, — кровать поскрипывает. — Зато с этого дня я уверена, что он по ночам дома появляться не будет. Может, бабу на стороне завел, мне-то какое дело?
— Да кто с ним захочет по доброй-то воле! — хохочет Поттер. — Милая, ну иди сюда. Раз ты уже беременна, значит, можем не бояться...
— Придержите коней, мистер Поттер, — советую я и вхожу.
Да, так и есть. Все, как я себе представлял, корчась от унижения и боли за дверью. Оба голые. В нашей постели. Ясно, чем занимались...
А я еще верил, идиот, что это мой ребенок. Мой маленький принц или принцесса. Так значит, с Мэри ты ездила на отдых. Ну-ну. Вот она, твоя Мэри, прикрывает свой срам подушкой.
— Черт, — тихо говорит Поттер, шаря рукой по простыне — очки свои найти пытается.
— Всего лишь носатый урод, — пожимаю плечами я. — мистер Поттер, а что вы так трясетесь? Успокойтесь, не переживайте, расслабьтесь. Я не буду валить вас на экзаменах. Я просто потребую у ректора персональной для вас переэкзаменовки по моему предмету в присутствии заведующего кафедрой. Уверен, ваши блестящие знания помогут вам удержаться в институте...
— Северус, ты не так все понял, — тянется ко мне Лили в жалкой попытке объясниться.
— Мисс Эванс, — ровно говорю я, — вынужден попросить вас покинуть мой дом.
— Северус, но я же...
— Думаю, сыворотки для будущей матери лучше покупать будущему отцу, — я киваю на растерянного Поттера.
— Эй, мне не нужен детеныш! — возмущается тот, нашаривая под кроватью штаны.
— Мне тоже. Не нужен. Ваш. Сын. Поттер.
— Но как же... У меня нет таких денег... — лепечет Лили. — Северус, ты...
— Где женская консультация, вы знаете, мисс Эванс. Аборт стоит недорого. Да и вам не привыкать.
Я разворачиваюсь на деревянных ногах — только бы не упасть сейчас с лестницы, только бы выдержать лицо...
— Я вернусь утром, — сообщаю я, прежде чем закрыть дверь спальни. — К этому времени ни вас, Поттер, ни вас, мисс Эванс, в моем доме быть не должно. Все ваши вещи, которые останутся в доме, я сожгу.
— Северус, ты не можешь! — Лили хватает меня за плечи. — Ты же добрый, прости меня!
Становится душно. Я дергаю на груди рубашку, показывая длинный шрам под левым соском.
— Я упырь, мисс Эванс, — медленно говорю я. — Сердце мне вырезали еще двадцать лет назад. А теперь потрудитесь собрать манатки.
— Дурдом на выезде, — зло говорит Поттер, а потом я уже не слушаю, позорно сбежав из собственного дома.


Глава 7

Голова чугунная и полна самых безрадостных мыслей. Я медленно, задевая по пути все столбы плечом, продвигаюсь в направлении Миллениум Бридж. Почему туда? Не знаю. Ноги сами несут меня в то место, где я чувствую себя в безопасности — в магазинчик Луны. Она, конечно, не спит, она согреет мне какао, подопрет щеку рукой и будет долго, внимательно смотреть на меня своими выпуклыми голубыми глазами, будто листая мою душу. Мне ведь больше некуда идти... Кажется, в свой оскверненный дом я не смогу войти больше никогда...
В баре я сижу ровно до тех пор, пока мне не отказывается наливать даже бармен. Только вот опьянения не чувствую — шок и усталость будто сожгли весь спирт в организме мгновенно. Если я продолжу пить, мне просто станет плохо, но спасительного забытья я не добьюсь. Хватит. Пора бы тебе привыкнуть, Снейп, что все хорошее в жизни создано не для тебя, и даже то, что кажется хорошим и твоим, на деле...
Ну почему, почему, почему? Я обхватываю голову руками, запуская пальцы в пряди волос и чуть не выдирая их с корнем. Почему она, почему с ним? Ведь у нас же было все хорошо... Казалось, что было... Разве я отказывал ей в помощи по учебе? Разве ограничивал финансово? По первому требованию покупал и наряды, и косметику, и цветы...
Вспомнив о цветах, издаю глухой стон. Добрая, наивная Лавгуд, разорившая ради меня и моей неверной возлюбленной драгоценный материнский палисадник. Как ей в глаза теперь посмотреть? Распускавшиеся по ночам серебристые лилии увядают в вазе в оскверненной изменой спальне. А я ведь жениться собирался... Дурак...
Двери неприметного магазинчика закрыты, на крыше тоже никого. Наверняка Луна гуляет по городу, чтобы не уснуть. Она давно хотела пройтись к Биг-Бену...
Забравшись на мост, я тяжело выдыхаю, облокотившись на опоры. Надеюсь, он выдержит груз моей чугунной души, или хотя бы увлечет за собой в Темзу, на спокойное зеленое дно...
Я запускаю руку за пазуху, достаю красную коробочку. Открываю — два золотых ободка будто смотрят на меня, как чьи-то глаза — в очках... Черт!
Размахнувшись, я запускаю несчастливые кольца в Темзу. Пусть теперь водяные черти устраивают свадьбы с ними, я же их и в руках держать не хочу! Проклятая девчонка — неужели за все хорошее, что мы пережили, я не заслужил хотя бы искренности?!
Меня мутит и шатает: приходится крепко держаться за поручни, чтобы не вывалиться вслед за кольцами. Желудок делает кульбит — я перегибаюсь через опору, и выпивка летит все к тем же водяным чертям...
— Не прыгай! — слышу я сзади и чуть не теряю равновесие от неожиданности.
Через какое-то мгновение меня за талию обхватывают чьи-то руки.
— Не прыгай, не прыгай, пожалуйста...
Разворачиваюсь в кольце рук — снизу вверх на меня полусумасшедшими глазами смотрит Лавгуд. Смотрит и стискивает все сильнее, пытаясь отвести от опасного края. Комок встает в горле — милая Луна, единственное на свете существо, которому небезразлично, упаду ли я в Темзу по пьяни.
— Ты была права, девочка, — я осторожно кладу ладонь на макушку Луны, промахнувшись с первого раза. — Там, в кабинете. Только не Лили — дура. Это я — дурак.
— Она тебя обидела? — шмыгает носом Луна, не отпуская, а напротив, прижимаясь все сильнее и осторожно поглаживая по спине узкими ладошками.
— Изменила.
Луна прижимается щекой к груди, плечи ее вздрагивают.
— Эй, — я осторожно приподнимаю ее лицо. — Что за слезы?
— Ты же не можешь плакать, — всхлипывает Луна. — Я помогу.
— Откуда же ты взялась такая... — мой горький смешок звучит страшно в ночной тишине. — Ни капли эгоизма.
Наверху глухо рокочет. Луна всхлипывает, уткнувшись мне в грудь и царапая щеки пуговицами моей куртки.
— Не прыгай, пожалуйста, — как заведенная, повторяет она. — Или давай вместе.
— Зачем вместе, глупенькая?
— Чтобы тебе не страшно было! — с отчаянием выкрикивает Луна, хватая меня за запястья.
Я только вздыхаю, поглаживая ее по спутанным волосам.
— Я не собирался прыгать, я выбросил обручальные кольца, а потом мне стало плохо. Прекращай плакать.
— Что?
— Ты не виноват, — скороговоркой выпаливает Луна. — Она просто любит лилии.
— А я — старый корявый пень, так? — усмехаюсь я.
Луна вжимается лицом в мое плечо и тихо, так, что я даже не сразу разбираю, говорит:
— Нет. Ты кактус.
— Что за глупости, — фыркаю я. — Какой я... Черт...
"Северус, мне не нужен этот кактус!" — встает в ушах высокий голос неверной подруги, но сразу же его перекрывает другой, тихий и смущенный: "Кто-то же должен любить кактусы".
Черт.
Черт.
Почему я никак не привыкну, что Луна не говорит ни о чем прямым текстом???
Так вот, значит, как. Кактус. Черный, колючий кактус. Обиженный жизнью огурец, замерший между сном и явью в своем горшке. Торчит он и торчит в кадушке, покрывается пылью и иногда достает своими иголками пробирающуюся по подоконнику кошку, которая, в общем-то, ему совсем не мешала, просто подвернулась...
Значит, кактус...
— Я не заслужил, мисс Лавгуд...
— Это для тебя стихи были, — скороговоркой выпаливает Луна, пряча глаза.
Моя рука, перебирающая светлые волосы, так и замирает над ее головой.
— Какие... те самые стихи?
Внезапно мне все становится совершенно ясно: Луна не оговорилась, когда протягивала мне сегодня якобы лишнюю веточку лилий. Только сейчас мне понятен масштаб ее трагедии — когда твое, родное, жестокой ногой топчут в живое мясо... Она смотрела на разлетевшиеся страницы тетради, как на погибшее живое существо. Вот почему она ушла из института. Не из-за меня. Из-за нее.
И она продолжала срезать для Лили цветы... Нет, не для Лили! Она делала это для меня.
Слова застревают в горле — над головой гремит, а потом будто кто-то отворяет небеса. На нас обрушивается ливень, Луна тоненько взвизгивает.
— Черт...
Я сдираю с себя грубую куртку и заворачиваю девочку в нее. Потом протягиваю руку:
— Побежали. Быстрее.

* * *
— Сейчас приедем, сейчас... — я бросаю встревоженный взгляд за спину, на распластавшуюся на заднем сидении Луну.
Тот ливень, под который мы попали вместе, был для Луны роковым — хоть мы быстро добрались до магазинчика и напились горячего чая, Луна все равно заболела. Первые два дня она храбро выходила на работу, не обращая внимания на температуру, но потом я просто нашел ее на полу без сознания.
— А как же розы? — спросила она, не открывая глаз, пока я заворачивал ее в куртку и грузил в машину.
— Если ты сейчас поймаешь воспаление легких, твои розы будет некому выращивать, — мрачно ответил я, заводя мотор.
Поскольку я ничуть не врач, решаю отвезти ее в клинику. Тамошние кудесники обязательно помогут — несколько дней в стационаре, и все наладится... Господи, да почему же на мою голову постоянно сваливаются больные женщины?
Держа Луну на руках и периодически матеря не слишком здоровую спину, я вбегаю в приемное отделение и устраиваюсь на ближайшем диванчике — до смотровой я ее точно не дотащу.
— Позовите врача! — я тянусь к первому же человеку в халате, проносящемуся мимо. — Доктора позовите! Да черт возьми, кто-нибудь может позвать врача?
— В операционной все, — доносится с соседнего диванчика. — Авария крупная в центре. Ждите, подойдут.
— Да сколько ждать-то? — я оборачиваюсь на голос.
— Я уже час сижу, — раздраженно отвечают с другого диванчика. — И ты посидишь.
Устав ждать, я наугад хватаю первого же медика, семенящего куда-то с уткой.
— Вы врач?
— Медбрат, — с чувством собственного достоинства произносит лекарь, пряча утку за спину.
— Посмотрите девочку, пожалуйста.
— Безобразие! — шумно возмущается очередь. — Мы, между прочим, с острой болью...
— А я, между прочим, с девчонкой без сознания! — рявкаю я, сделав такое лицо, каким обычно пугаю студентов на экзаменах.
Очередь впечатляется, медбрат, успевший куда-то отволочь утку, присаживается рядом и очень осторожно кладет два пальца на запястье Луны, прислушиваясь к пульсу.
Визг, который издает очнувшаяся Луна, бьет по ушам не хуже сирены. Отпрянувший от неожиданности медбрат едва не падает с диванчика. Я зажимаю Луне рот и охаю: маленькая поганка впивается зубами мне в ладонь. В конце очереди, разбуженный визгом Луны, начинает плакать ребенок.
— Успокойся! — я встряхиваю Луну за плечи, не понимая причин истерики. — Это всего лишь осмотр!
Куда там! Луна даже сквозь мою ладонь умудряется голосить так, что периодически пробегающие по коридорчикам врачи останавливаются, недоуменно посматривая на странную пациентку.
— Простите, — торопливо извиняюсь я, краснея и одновременно пытаясь угомонить Луну. — Мы уже уходим. Правда, Луна? Успокойся. Все хорошо.
— Подождите.
Медбрат быстро расстегивает халат и стягивает, пряча за спину. Едва белый комок исчезает из поля зрения Луны, бьющий по ушам крик смолкает. Девочка снова проваливается в бессознательное состояние. На кончиках ее ресниц блестят капли слез.
— Она просто боится врачей, — выдыхает медбрат с облегчением. — Вот и вся проблема.
Очередь гудит, как пчелиный рой, пока эскулап осматривает Луну. Она больше не кричит.
— Температура, конечно, высокая, и хорошо бы сделать укол...
— Я сам сделаю, — перебиваю я медбрата. — Только скажите, какой.
— Минутку, я посоветуюсь с доктором.
Медбрат скрывается в смотровой и через несколько минут вылетает, держа в руке бумажку.
— Я постарался написать как можно понятнее, — сконфуженно говорит медик, засовывая бумажку мне в карман. — Доктор сказал, что можно лечиться дома, но, если станет хуже...
— Спасибо. Будем лечиться дома.
Медбрат настолько любезен, что предоставляет нам с Луной кресло-каталку, помогая добраться до машины. Вот же радости привалило: Луна боится врачей. Главное — белого же халата химика не боялась, а врачей боится. Да еще так, до истерики. Интересно, чего еще я о ней не знаю? Какие сюрпризы предстоят?
Надо отвезти ее домой, пусть лечением занимается отец. Наверняка он привык к таким сценам, воспитывая деточку один...
— И чего мне спокойно не жилось? — вздыхаю я, в который раз за день заводя мотор.
Луна сопит на заднем сидении всю дорогу. Сопит спокойно.
Это уже хорошо.

@темы: Лунные лилии